Ашблесс порылся в кармане пиджака и выудил оттуда несколько сцепленных скрепкой вырезок из «Таймс».

— «Путь к центру Земли?», «Пещерный медведь на Южном полюсе» — такие вот заголовки. В статьях есть ссылки и на другие удивительные находки, сделанные на полюсе совместной исследовательской партией Пиньона-Лазарела: ветки деревьев с листьями, бледно-оранжевая репа, вмерзшая в лед, каменный наконечник копья в теле доисторической птицы.

Ашблесс с подчеркнутым презрением бросил вырезки на стол и не стал нагибаться за ними, когда они соскользнули на пол. Уильям поднял вырезки и подал Спековски, который тут же положил их на курительный столик, даже не потрудившись просмотреть.

— Того, что было открыто лично мной, профессором Лазарелом и Бэзилом Пичем, пока партия Пиньона в пятидесяти милях к востоку гонялась за (розыгрыш — у меня нет в этом сомнений) призрачным живым мамонтом, которого, по слухам, видели несколько индейцев-охотников, нет в музейных подвалах. Четыре дня подряд мы прожили на краю ледяной пустыни около теплого озера, образовавшегося в естественной ледяной каверне — от его воды поднимался пар. Этот горячий источник — хотите верьте, хотите нет — находился на Эллсворстской возвышенности. Подо льдом мы обнаружили целую систему ходов и пещер, и небольшую их часть нам удалось осмотреть. Один из таких тоннелей, по которому мы шли, через четыре сотни футов привел нас на скалистый берег небольшого подземного озера. Как потом оказалось, это была только «верхушка айсберга». В тоннелях было светло — свет проникал сквозь полупрозрачную толщу льда над головой. На глубине сотен футов под поверхностью мы видели застывшие во льду окаменелости, остатки древних животных. В одном месте нам удалось рассмотреть сквозь лед только несколько толстых изогнутых костей янтарного цвета — насколько мы поняли, часть грудной клетки огромного, в десяток метров, существа — возможно, динозавра, — вмерзшего в лед. Под потолком туннеля, как раз там, где он выходил на берег удивительного озера, мы заметили голову и крылья отлично сохранившегося птеродактиля, застывшего в полете и с тех пор пристально смотрящего вниз сквозь голубой лед. Другая часть туловища птицы, скрытая молочно-белой наледью, принадлежала «темной стороне луны».

Хочу заверить вас, что Пиньону так и не удалось увидеть ничего из этих сокровищ. Вся система тоннелей обрушилась вследствие землетрясения, случившегося за день до того, как его партия вернулась из погони за собственной тенью с сомнительным гипсовым слепком непонятно кому принадлежащего следа.

Спековски многозначительно посмотрел на Лассена. Ашблесса это не смутило.

— Два участника нашей партии — индейцы-фуэги — исчезли бесследно. В один из вечеров они ловили рыбу на берегу того самого подземного озера. Бэзил Пич находился внутри ледяных пещер, когда ему навстречу с криками об ужасных чудовищах выбежал третий индеец. По словам фуэга, из недр озера появилась голова огромной рептилии и проглотила обоих его товарищей. После Пич клялся, что самолично видел под ледяным полом тоннеля скользящие тени огромных животных, похожих на саурианов — мезозойских амфибий, поднимающихся из глубины и вновь в ней исчезающих. По его мнению, ледяные туннели образовались в поверхностной корке, намерзшей на бескрайнем подземном море, лишь малой толикой которого было обнаруженное нами озеро. От индейцев не осталось никаких следов, кроме пятна крови и плавающей на воде шапки из ламы, принадлежавшей одному из них.

На следующий вечер профессор Лазарел и Бэзил Пич собственными глазами видели, как из озера высунула голову морская черепаха размером с автомобиль. Через секунду животное скользнуло обратно в пучину подземного моря.

— Фокус-покус! — неожиданно каркнул Спековски, не в силах и дальше сдерживаться. В отличие от репортера, его спутник застыл на краешке своего стула, разинув рот. Ашблесс пожал плечами. Дверь распахнулась, и в комнату ввалился Филлип Мэйс, изнемогающий под тяжестью картонной коробки со спиртным и с сигаретой, криво свисающей из угла рта.

Джим обрадовался его приходу. Он всегда был рад Мэйсу, в основном по причине его предсказуемости. Невразумительное предчувствие обреченности и безумия, которое так угнетало Джима в общении с кем угодно, даже с отцом — в особенности с отцом, — забывалась в разговорах с Филлипом Мэйсом. И хотя Мэйс был неисправимым чудаком, это Джим ценил в нем более всего. Мэйс был заядлым путешественником, хотя ничто в его облике не напоминало об этом — он слегка косил и был вечно сонный. Однако он путешествовал по Амазонке в погоне за легендарным фиолетовым мотыльком величиной с небольшую птицу, поднимался на Гималаи, прочесывая невзрачные заросли высокогорной тундры в поисках крохотных бабочек, обладающих удивительной способностью к мимикрии и точно воспроизводящих рисунок окружающего, будь то дикая сирень, кусок гранита на склоне скалы, стебель травы или человеческое лицо. В жилище Мэйса было не продохнуть от запаха камфары, на стене в его кабинете висела приклеенная эпоксидной смолой к листу зеленого пластика засушенная бабочка размером с цаплю, пойманная в Колумбии индейцами и обожествленная ими, но затем проданная Мэйсу за пятидолларовую золотую безделушку, зажигалку и карманный фонарь с миниатюрой Санта-Моники внутри, на которую нужно было смотреть сквозь маленький глазок в тыльном торце фонаря, направив противоположный конец на солнце и постоянно напрягая хрусталик, чтобы отсеять от картинки тени ресниц и пальмовых ветвей. У Мэйса был целый ящик подобных безделушек. Он никогда не отправлялся в джунгли без дюжины предметов для обмена из этого ящика в своем рюкзаке. Во время второй встречи ньютонианцев он подарил Джиму один из своих знаменитых фонариков.

— А, Фил, — приветствовал Мэйса дядя Эдвард, когда дверь со стуком распахнулась. — Позволь представить тебе мистера Спековски и доктора Лассена.

Мэйс зажал коробку между коленом и левой рукой и подал Спековски правую, которую тот пожал с иронической улыбкой. Доктор Лассен, погруженный в свои пометки, которые делал в толстом блокноте, прошитом тугой пластиковой пружиной, никак не отреагировал на представленного ему нового гостя.

— Мы здесь обсуждаем открытие профессора Лазарела на Южном полюсе, — объяснил Эдвард. — Возможно, ты, Фил, возьмешь на себя труд познакомить мистера Спековски с интересными и странными обстоятельствами поимки двух тропических рыбок, добытых тобой и профессором.

Мэйс ответил, что сделает это с удовольствием, добавив, что с собой у него не только фотографии рыбок, но и одна из них непосредственно, законсервированная и плавающая в формальдегидном море в плотно закупоренной стеклянной банке. Двухдюймовая рыбка в банке оказалась бледной тенью фотографического изображения маленькой чудо-тетры, выловленной Лазарелом в Риу-Жари.

— Насколько я понял из ваших слов, — сказал Спековски, после того как Мэйс наконец замолчал, чтобы перевести дух, — одна из этих рыбок была выловлена в упомянутом озере на Южном полюсе, а другая — в устье тропической реки в Южной Америке?

— Совершенно верно. Что само по себе представляется невероятным.

— И это, по-вашему, должно убедить меня, что Земля полая внутри? Что под нами в эту самую минуту неандертальцы охотятся на мамонтов?

Гил Пич сидел и слушал как завороженный, с огромными как блюдца глазами.

— Положим, о неандертальцах до сих пор речи не было, — в интересах научной точности ответил профессор Лазарел. — Тем не менее этих двух рыбок мы расцениваем как веское доказательство.

Спековски презрительно рассмеялся, но было видно, что наживку он заглотил.

— Все это очень напоминает мне доказательства дрейфа материков.

Он еще раз взглянул на фотографию и на рыбку в банке. На цветном снимке окраска тетры была люминесцентно-розовой у хвоста и постепенно переходила в бледно-лиловую и голубую, а затем снова в розовую у жабр. Если бы не плавники, человек со слабым зрением легко мог принять эту рыбку за пасхальное яйцо.

— Послушайте, — вскочил вдруг Ашблесс, он раскраснелся и взволнованно приглаживал свои седины, — мы напрасно теряем время. На кой черт нам сдалась пресса? Боже мой, на полюсе мы видели такое, что этому… этому… журналисту и не снилось. Неужели для того, чтобы доказать подлинность наших открытий, нам нужны его дурно написанные заметки на последних страницах «Таймс»? Я далек от того, чтобы аплодировать Пиньону, но не могу не признать, что он человек дела и давно уже нас обставил, джентльмены, помяните мое слово. Мы мечем бисер втуне и не приобретем ничего, кроме головной боли.