В военных кругах основным выразителем новой линии стал Тухачевский, наименее «политизированный» из военачальников, которому, по большому счету, было без разницы, с кем блокироваться и на кого ориентироваться, абы самому блеснуть. А при контактах с Западом он со своим воспитанием и образованием, уж конечно же, выходил на первый план по сравнению с рубаками типа Ворошилова. И с «культурными» французами это получалось даже лучше, чем с германскими «солдафонами». В сентябре был организован пышный прием французской военной делегации во главе с Пьером Котта. Ее, как прежде делегацию фон Боккельберга, повезли по всем оборонным заводам. А Тухачевский дал в ее честь грандиозный банкет с тостами, не менее выразительными и многообещающими, чем те, что он произносил (для немцев.

Очередные приглашения советских военных в Германию были отклонены. И насчет набора на 1933 г. немецких офицеров в советские училища и академии давался ответ об "отсутствии возможности". ЦК приняло постановление "О прекращении деятельности всех предприятий, организованных Рейхсвером в СССР", в результате чего были ликвидированы все три совместных учебно-испытательных центра: «Томка» — 15. 8, «Кама» — 4. 9, «Липецк» — 14. 9. Германия, сама оказавшаяся теперь в рискованном положении — в одиночку против поляков, французов и русских, поспешила тоже заключить с Варшавой договор о ненападении. И Польша считала себя стороной, выигравшей больше всех, поскольку могла теперь выбирать между двумя новыми «союзниками» и в спорных вопросах использовать одного из них против другого…

Впрочем, что касается Гитлера, то можно и усомниться, действительно ли его политика в отношении СССР определилась грубой ошибкой, или сама эта «ошибка» являлась одним из его обычных маневров. Непредсказуемость и неожиданность его стратегических ходов хорошо известна. Анализируя ситуацию 1933 г., можно прийти к выводу, что, во-первых, сближение с СССР привело бы к усилению левого крыла в самой НСДАП, с которым боролся Гитлер и которое грозило его свергнуть. А во-вторых, союз с Москвой в том виде, в каком он предполагался и мог быть осуществлен на тот момент, был для фюрера совершенно неинтересен. Он стал бы, мягко говоря, неравноправным. При главной нацеленности против Польши, основной вклад в разгром врага должна была внести Красная Армия, а слабая Германия смогла бы помочь ей только "вооруженным нейтралитетом". Но ведь и плоды победы распределились бы соответственно участию.

А для превращения своей страны в сильную державу, способную лидировать в тех или иных союзах и диктовать свою волю, Гитлеру требовалось время. И еще требовалось попустительство западных держав, которое позволило бы постепенно, шаг за шагом, избавиться от ограничений в военной области. А это попустительство было возможно лишь в случае, если Запад поверит в сугубо антисоветскую нацеленность Германии. Следовательно, поссориться с Москвой было необходимо. А кризис в Советском Союзе давал хороший предлог для спекуляций, способных вызвать такую ссору. Сама же эта ссора и вызванные ею шаги Кремля, позволяли заодно умерить пыл своих левых, представив СССР, их идеал, беспринципным союзником враждебных Германии государств.

В подтверждение версии, что разрыв с Москвой был лишь стратегическим маневром, можно привести уже процитированное выше высказывание насчет будущего союза с Россией как "главного козыря", который надо беречь "до конца игры… но нельзя начинать ее преждевременно". А в начале 34-го, сразу после встречи с Пилсудским и подписания пакта с Польшей — то есть в период максимального ухудшения советско-германских отношений, приближенные поинтересовались у фюрера, собирается ли он теперь объединиться с поляками и напасть на СССР. Он ответил: "Советская Россия — это очень трудно. Вряд ли я смогу с нее начать… Все договоры с Польшей имеют лишь временную ценность. Я вовсе не собираюсь добиваться взаимопонимания с поляками. Мне нет нужды делить власть с кем бы то ни было… В любой момент я могу найти общий язык с Советской Россией. Я могу разделить Польшу в любое удобное для меня время и любым способом…"

Правда, выстраивать строгие доказательства на тех или иных высказываниях Гитлера вряд ли корректно. В плане политической «гибкости» он вполне мог поспорить с Лениным, и в зависимости от 19-1258 289 требований момента не раз, и не два принимался вдруг отстаивать позицию, противоположную вчерашней. Просто стоит иметь в виду, что идея союза с Москвой у него существовала еще в 1933-34 гг., и он ее рассматривал как один из возможных вариантов своих будущих действий.

Тот факт, что и Гитлер, и Сталин недооценили друг друга, оба они осознали очень быстро. Так, фюреру понравились железные методы, примененные в СССР против голодающих, когда эпицентры бедствия оцеплялись кордонами НКВД и обрекались на вымирание. В представлении Гитлера, русские крестьяне «забастовали» против предписанной правительством коллективизации, а Сталин занял твердую позицию и на деле доказал непокорным, что если они не будут работать, то сами же погибнут от голода. И фюрер уважительно отмечал, что так и должна поступать настоящая сильная власть.

Поэтому тезис о скором падении московского «бюрократического» руководства был отброшен. Уже много позже, 22. 8. 39 г. на совещании с военачальниками в Оберзальцберге Гитлер признавался: "С осени 1933 года… я решил идти вместе со Сталиным…", т. е. где-то в это время изменил мнение о нем. Но как раз осенью 33-го идти на сближение с Москвой ему было совсем нецелесообразно. Наоборот, для нацистов жизненно-важными были всяческие демонстрации антикоммунизма и антисоветизма. Одной из которых стал громкий Лейпцигский процесс против "поджигателей Рейхстага", проходивший с сентября по декабрь. Обвинялись в этом преступлении даже не немецкие коммунисты, а представители Коминтерна, то есть камень открыто бросался в московский огород. Процесс, как известно, был целиком высосан из пальца, и из-за грубых подтасовок окончился для нацистов позором. (Кстати, блестящий триумф довольно серенького функционера Димитрова объяснялся тем, что текст его речи на суде писался в Москве лучшими специалистами Коминтерна под руководством Куусинена, и без помех был переправлен в тюремную камеру, потому что в немецких правоохранительных органах агентов у большевиков хватало).

Но был ли провал Лейпцигского процесса неудачей для гитлеровцев? Вот уж нет. Наоборот, он принес им сплошную выгоду! Ведь явно дутый характер обвинений, то и дело вскрывающаяся ложь, были в глазах западных политиков лучшим доказательством непримиримого отношения и ненависти к коммунизму вон, дескать, как усердствуют, ни перед чем не останавливаются, только бы русским насолить. И лидеры мировых держав, как загипнотизированные, шли на сближение, делали уступку за уступкой и клевали на все удочки. В октябре, в период процесса, Германия демонстративно вышла из Лиги Наций — и на это западные державы посмотрели сквозь пальцы. А в конце года было образовано министерство авиации — пока еще якобы гражданской, но под данным флагом уже можно было развернуть разработки для воссоздания запрещенных военно-воздушных сил. И на это тоже предпочли не реагировать. В духе антисоветской направленности Запад воспринял и пакт о ненападении с Польшей, заключенный в 1934 г. Хотя на самом деле выгоден он был только для Германии — потому что в это время ее армия была еще намного слабее польской.

Ну а те политики, в том числе и советские, кто считал власть Гитлера слишком шаткой и временной, вскоре смогли убедиться в своей ошибке. Он шаг за шагом укреплял свои позиции. 30. 6. 1934 г., в так называемую "Ночь длинных ножей" одним ударом было разгромлено мощное левое крыло нацистской партии, больше года угрожавшее фюреру свержением и раскачивавшее страну перспективой революции. Едва лишь обретя достаточную опору в лице СС и гестапо и добившись благожелательного нейтралитета армии, фюрер церемониться не стал и под предлогом спасения страны от переворота за 48 часов перебил всю верхушку штурмовиков во главе с Ремом. А за компанию и прочих неугодных — всего 1076 человек.