Попытка создания "единой зарубежной России" была предпринята и в мировом масштабе. В 1923 г. по инициативе ряда политических деятелей, в основном — врангелевской ориентации — П. Б. Струве, И. П. Алексинского, генералов Шатилова, Миллера и др., родилась идея "всемирного русского съезда". Задумку поддержали П. Н. Краснов со своими сторонниками, Совет Послов, "Союз торговли и промышленности" — всего в оргкомитет вошли представители 72 организаций. Стал выходить печатный орган оргкомитета «Возрождение», предполагалось образовать "широкий национальный фронт" во главе с великим князем Николаем Николаевичем, создать некие органы общеэмигрантского представительства, выработать скоординированную политическую тактику. Однако уже на этапе подготовки организаторы столкнулись с непреодолимыми трудностями. Вся левая часть эмиграции наотрез отказалась от какого бы то ни было участия в съезде и обрушилась на него с ожесточенными нападками. Сыпались обвинения в реакционности, монархизме, персональная критика. Общественности доказывалось, что мероприятие заведомо не будет иметь никакого значения из-за недостаточного представительства. Но и отношение монархистов оказалось неоднозначным. Так, сторонники Кирилла Владимировича выпустили "циркуляр канцелярии его императорского величества", в котором повелевалось "никакого участия в созываемом некоторыми эмигрантскими группировками зарубежном съезде не принимать", а результаты заранее объявлялись ошибочными и подтасованными.
Да и между самими организаторами единство оказалось весьма условным, по каждому мелкому вопросу возникали споры, любую формулировку любого документа приходилось долго утрясать и согласовывать. В результате, долгожданный съезд открылся только в апреле 1926 г. В парижской гостинице «Мажестик» собралось 420 делегатов из 26 стран. А каких-либо ощутимых результатов акция не принесла. Те же внутренние разногласия в полной мере выплеснулись и на съезде, споры пошли и при выборах председателя, и по повестке дня, и по списку выступающих, и по вопросу, нужно ли исполнять российский гимн "Боже, царя храни", и даже по проблеме, какому митрополиту служить торжественный молебен — Антонию или Евлогию. Правительство Франции, от которого ожидали хоть какой-нибудь официальной реакции, сочло за лучшее проигнорировать съезд — в тот момент оно как раз вело переговоры с СССР о поставках нефти и осложнять их не хотело. Разумеется, такое пренебрежение сразу же сказалось на рейтинге мероприятия.
Выступления разных делегаций тоже приняли противоречивый характер. Председатель Торгпрома С. Н. Третьяков спровоцировал скандал, обвиняя съезд в "засилии дикого помещика", и покинул его с группой сторонников (как потом выяснилось, Третьяков был уже завербован советской разведкой). Какого-либо объединения вокруг фигуры Николая Николаевича тоже достичь не удалось. Из-за неоднозначного отношения к монархизму ему было послано лишь приветствие, составленное в округлых формулировках, на что и он прислал столь же округлый ответ, повторив свой призыв не предрешать судеб и образа правления будущей России. Так что в итоге, никто толком и не понял состоялось ли признание великого князя национальным вождем, или просто произошел обмен любезностями.
И закончилось все, собственно, ничем. Как писал Врангель: "После зарубежного съезда общественность оказалась у разбитого корыта. Ни одна группа не оказалась достаточно сильной, и в чувстве собственного бессилия все ищут союзников".
Даже политических органов в результате разногласий было создано не один, а два — как шутили в эмиграции, "съезд, вместо того, чтобы родить законного ребенка, разродился внебрачной двойней". Один орган, ориентирующийся на РОВС и сохранивший за собой газету «Возрождение», назывался "Центральное объединение". Другой — "Патриотическое объединение", он опирался на сторонников Краснова, БРП, Высший Монархический Совет. Платформы этих организаций отличались только в формулировках, обе признавали верховный авторитет Николая Николаевича, обе понимали необходимость связи с иностранными политическими кругами, с "внутренней Россией" — и естественно, борьбы с коммунизмом.
Что же касается Советской России, то ее внешняя политика в данный период тоже претерпевала серьезные изменения, хотя из эмиграции это не всегда можно было разглядеть. Все так же нагло безобразничали за рубежом коммунистические службы и организации — Разведупр РККА, ОГПУ, Коминтерн. Действовали они независимо друг от друга и отчаянно соперничали. И все три мешали и путали карты наркомату иностранных дел. Отсюда, кстати, и пошла традиционная вражда этих ведомств, выплеснувшаяся кровью в 30-х, когда чекисты получили волю над конкурентами. Но в первой половине 20-х самым крутым считался Разведупр, и именно на его долю приходилось большинство диверсий, терактов, вооруженных провокаций. За ним шел Коминтерн, претендовавший на роль "государства в государстве", а точнее надгосударственного образования. У него были свои "вооруженные силы" Военная комиссия, при которой существовали диверсионные и командные школы, штат военных инструкторов, направлявшихся за границу для подготовки отрядов боевиков при братских компартиях. Имелась собственная разведка, постепенно в каждой стране появились свои радиостанции.
А изменения внешнеполитической стратегии и тактики обозначались по мере того, как Сталин в междоусобной борьбе одолевал Троцкого, Зиновьева и Каменева. И соответственно, «государственная» идея начала брать верх над "интернационально-революционной". Нет-нет, вовсе еще не "национально-государственная", как изображают порой защитники Сталина (а иногда и его противники), а, скажем так — "коммунистическо-государственная". Но все же заметно отличающаяся от возведения мировой революции в сверхзадачу. Решительный поворот произошел в 1925 г. Троцкий, подставившийся под удар со своей книгой "Уроки октября", был объявлен антиленинцем, по всей стране прошла кампания под девизом "Похоронить троцкизм", и на заседании ЦК в январе 25-го разразилась гроза над самим Львом Давидовичем. Его осудили и подвергли моральному избиению. Зиновьев и Каменев предлагали исключить его из Политбюро, ЦК и партии. Но меры наказания Сталин смягчил — то ли приберегал врага для противовеса Зиновьеву, то ли предпочитал похоронить их вместе. Троцкий был лишь снят с должностей председателя РВС и наркомвоена, но в политическом плане стал уже «битой» фигурой.
В это же время нашелся подходящий повод для пересмотра международной стратегии — Разведупр и Коминтерн несколько раз подряд крупно обделались. В ноябре 1924 г. Коминтерн спровоцировал восстание в Эстонии. Ни малейшей поддержки трудящихся путч не получил, поскольку жилось этим трудящимся в сытой и благополучной республике довольно неплохо. Так что выступили против правительства лишь несколько сотен вооруженных боевиков — фактически наемников. Были перестрелки, лилась кровь, но разумеется, такому восстанию быстро пришел конец.
В том же году в Вену был направлен резидент Разведупра бывший офицер Нестерович (Ярославский) с задачей снова подтолкнуть мировую революцию. Сценарий оставался почти прежний, по «аграрному» варианту, и реализовывался вместе с Коминтерном. Сперва предстояло разжечь восстания в Болгарии и Югославии (причем кроме классовых, предполагалось использовать и панславянскую идею). Из этих государств революции предстояло перекинуться на все Балканы, а затем через Австрию и на Германию. Опять готовились боевые дружины, конспиративные организации, обстановка накалялась терактами. Восстание в Болгарии должно было начаться убийством царя, что по мнению организаторов вызвало бы кризис в верхах, растерянность властей, панику и способствовало бы успеху. И 16. 4. 25 г. во время отпевания убитого генерала Георгиева, на котором ожидали присутствия монарха, в Софийском соборе прогремел мощный взрыв.
Царь по случайности остался жив, хотя погибли и пострадали сотни людей. А заговорщикам это ни малейшей пользы не принесло — наоборот, все население консолидировалось в гневе против террористов. Да и правительство, уже наученное событиями 23-го, среагировало мгновенно — сразу после взрыва в стране было объявлено военное положение, а полиция начала облавы и аресты. У нее имелись списки лиц, заподозренных в коммунистической деятельности, вот по этим спискам и брали всех подряд. Те, у кого "находили оружие и взрывчатку, быстро получали смертные приговоры. И подготовленное восстание было раздавлено в зародыше, так и не успев начаться. Кстати, у бывшего офицера Нестеровича, видать, сохранилось что-то от прежних моральных устоев. После взрыва в соборе его совесть замучила. Он оставил об этом письмо и стал одним из первых советских невозвращенцев — сбежал в Германию. Но хотя и пообещал в письме хранить молчание обо всех секретах, его быстренько вычислили и прикончили.
