— Кто же это был?

— Он мне не сообщил.

— А когда это произошло?

— Несколько лет назад. Он не уточнял.

— И что же — он при этом присутствовал?

— Так он, во всяком случае, утверждал.

— А ты не думаешь, что он высосал эту историю из пальца?

Баллу поднял стакан, но не отхлебнул, а продолжал держать его в руке.

— Вообще-то историей этот рассказ и назвать-то нельзя. Один человек избивает другого бейсбольной битой. Это отвратительно, ну и что из того? Такую историю не расскажешь за ужином, — в ней нет ничего интересного.

— Пару лет назад случилось и кое-что поувлекательнее.

— Да ну?..

— Помню, как-то исчез парень. Фамилия его была Фарелли.

— Падди Фарелли, — подтвердил он. — Трудно с ним было ладить.

— Поговаривали, что он доставлял тебе неприятности, а потом внезапно исчез.

— Неужели?

— Еще рассказывали, что ты заходил едва ли не во все салуны на Девятой и Десятой авеню с сумкой для боулинга. В ней лежала голова Фарелли, и ты показывал ее всем желающим...

Он хлебнул виски.

— Чего только не сбрехнут! — усмехнулся Баллу.

— Может, и Эдди заглядывал в твою сумку?

Баллу посмотрел на меня. Рядом никого не было. Бармен передвинулся в противоположный угол, а мужчина, только что сидевший со стаканом поблизости, вышел.

— Здесь чертовски жарко, — сказал Микки. — И что это ты паришься в пиджаке?

На нем был твидовый, гораздо плотнее моего пиджак.

— Мне совсем не жарко, — возразил я.

— Сними!

Взглянув на него, я понял, что лучше не спорить. Снял пиджак и повесил его на спинку стула, стоявшего рядом.

— Рубашку тоже, — потребовал он.

Я снял рубашку, а затем и майку.

— Молодец! — похвалил Баллу. — А теперь оденься, пока не простудился. Сам понимаешь, приходится осторожничать. А то ведь как бывает: заходит какой-нибудь сукин сын, начинает разговор о старых, добрых временах, и, не успеваешь опомниться, как он все уже записал на пленку. Оказывается, он прихватил с собой магнитофон. Так что там болтали о голове Падди Фарелли?.. Знаешь, отец моей матери был выходцем из Слиго, и он часто говаривал, что труднее всего на свете найти в Дублине человека, который во время Пасхального восстания не захватывал бы Центральный почтамт. Интересно, что только двенадцать смельчаков ворвались в здание, смеялся он, а вышло оттуда, если верить россказням, — тридцать тысяч. Вот так же трудно найти на Десятой авеню сукиного сына, который бы не видел, как я показывал в каждом салуне окровавленную голову несчастного Фарелли.

— Ты хочешь сказать, этого вообще не было?

— Ох, Иисусе! — воскликнул он. — Какая разница? Может, я вообще не открывал эту чертову сумку для боулинга? А может, все, что там было, — так это шар для игры!.. Кто же не любит анекдотов? Их обожают слушать, а еще больше — рассказывать. А как приятно пробирает холодок внутри, когда сообщаешь приятелю что-то в этом роде! Самые отъявленные трепачи — ирландцы, особенно в этом треклятом районе.

Допив, он поставил стакан на стойку.

— Почва здесь благодатная для таких историй. Брось зерно, и оно даст бурные всходы, словно бурьян.

— Так что же случилось с Фарелли?

— Откуда мне знать!.. Может, он сейчас где-нибудь на Таити хлещет кокосовое молоко и занимается любовью с шоколадными милашками. Разве его тело кто-то нашел? А его чертову голову?

— А Эдди? Что все-таки он знал? Чего и кого опасался?

— Да ничего. Ни черта он не знал! Для меня, во всяком случае, он опасности не представлял. И меня ему бояться было нечего.

— Но о ком-то он мог знать что-то важное?

— Не представляю, кто бы это мог быть. Чем он вообще занимался? Ну, воровал по мелочам. Вместе с одной шайкой унес меха с чердака на Двадцать седьмой улице. Пожалуй, это — самое крупное дело, в котором он был замешан. И пока оно не пованивает. Да у них там все было подстроено: владелец сам вручил им ключ. Ему нужно было получить страховку. К тому же произошло это давным-давно. Для кого же Эдди представлял опасность? Иисусе, да разве он не сам повесился? Может, он был угрозой для себя самого?

Было в его словах что-то такое, что заставило меня поверить ему. Мне внезапно показалось, что какая-то нить протянулась между нами. Он тоже это почувствовал. Несколько минут мы молчали. Об Эдди вроде бы все было сказано. Потом он вспомнил о своем брате Деннисе, о том, как в детстве взял на себя вину за совершенный им проступок. Я же рассказал пару случаев, произошедших со мной в те времена, когда я еще был приписан к Шестому участку в Виллидже.

Так или иначе, но что-то вдруг объединило нас. Он прошел к дальнему концу стойки и, обогнув ее, подошел ко мне, словно бармен. Наполнив два бокала ледяными кубиками, он налил в один из них кока-колу и протянул через стойку мне. Затем достал из бара новую бутылку виски двенадцатилетней выдержки, наполнил свой бокал и вернулся на прежнее место. Он предложил мне пройти в кабинет. Я захватил с собой стаканы, а он бутылку. Мы просидели там часа два, рассказывая друг другу байки, а порой просто молчали.

В мои запойные годы такое случалось редко, а потом — еще реже. Не думаю, что мы стали в этот вечер друзьями. Дружба — это нечто иное. Произошло, мне кажется, вот что: внутренний барьер, разделявший нас неожиданно рухнул. Установилось некое временное перемирие, подобное прекращению враждебных действий во время праздника. Оказавшись наедине, мы чувствовали себя свободнее, чем если бы были старыми друзьями или даже братьями. Это ощущение не могло сохраняться долго, но тем не менее оно было вполне реальным.

Наконец он произнес:

— Чертовски жаль, что ты не пьешь!..

— Иногда мне и самому жаль. Но чаще я этому рад.

— Тебе должно выпивки не хватать.

— Время от времени так и бывает.

— Мне бы ее страшно недоставало. Сомневаюсь, что я вообще смог бы без нее прожить.

— Думаю, просто у меня было больше хлопот из-за нее, — сказал я. — В последний раз, когда я напился, со мной произошел страшный эпилептический припадок. Очнулся я в больнице, долго не мог понять, где нахожусь и как там оказался.

— Боже! — сказал он и тряхнул головой. — Но раньше ты воздавал спиртному должное. И долго.

— Что верно, то верно.

— Тогда тебе нечего жаловаться, — сказал он. — Никто из нас не вправе ныть, правда?

Около полуночи я решил закруглиться. У меня появилось чувство, что мое участие в его ночных посиделках слишком затянулось. Поднявшись, я сказал Баллу, что мне пора домой.

— Ты дойдешь сам? Может, вызвать такси?

Спохватившись, он рассмеялся:

— Господи, ты же, кроме коки, ничего в рот не брал! Почему бы тебе не прогуляться до дома на своих двоих?

— Я себя чувствую превосходно.

Он с трудом поднялся на ноги.

— Теперь ты знаешь, где меня найти, — произнес Баллу. — Заходи как-нибудь.

— Непременно.

— Мне было приятно поговорить с тобой, Скаддер. — Он положил руку мне на плечо. — Ты парень что надо.

— Да ты и сам молодец.

— Мне чертовски жаль Эдди. Неужели у него нет низких? Не знаешь, его будут отпевать?

— Не знаю. Пока его тело на попечении штата.

— Ужасный конец! — вздохнул он, выпрямившись. — Думаю, еще увидимся.

— Мне бы хотелось.

— Вечерами я здесь бываю постоянно. Если я буду тебе нужен днем, ребята скажут, где меня найти.

— Бармен, что работает по утрам, даже не хотел признаться, что знаком с тобой.

Он рассмеялся:

— Это Том. Замкнутый парень, не так ли? Но он мне передал, что ты заходил. Как и Нейл. Кто бы ни оказался за стойкой, он может со мной связаться.

Сунув руку в карман, я достал карточку.

— Я живу в гостинице «Северо-западная». Вот номер моего телефона. Застать меня трудно, но можно оставить пару слов. Дежурный запишет и передаст.

— А это что такое?

— Мой номер.

— Нет, я вот о чем, — сказал он.