Мне не терпелось уйти с собрания, но я заставил себя досидеть до конца. Дождавшись перерыва, отвел в сторону Фабера и рассказал, почему больше не уверен в том, что Эдди Данфи умер трезвым: при вскрытии у него в крови обнаружили хлоралгидрат.

— Ничего себе!.. — присвистнул тот. — Теперь, когда индустрия наркотиков осчастливила нас своими передовыми открытиями, об этом препарате слышишь редко. Только раз мне рассказывали о пьянчужке, которая принимала хлоралгидрат для встряски. Когда ей еще удавалось контролировать себя, она каждый вечер принимала — не помню, в каплях или таблетках — хлоралгидрат и выпивала два пива. Затем она отключалась и спала восемь — десять часов без перерыва.

— И как она кончила?

— То ли у нее пропал вкус к хлоралгидрату, то ли иссяк источник, но она переключилась на виски «Джек Дэниэл'с». После того как ее нормой стала кварта с половиной в день, она поняла, что у нее могут возникнуть сложности... Мэтт, я не стал бы переживать по поводу того, что Эдди принимал хлорал. Возможно, это не очень согласовывалось с его намерением бросить пить, но сейчас он там, где это больше не является проблемой. Что сделано, то сделано.

Я не стал еще раз заходить в «Пламя», а прошел прямо в «Открытый дом». Едва переступив порог, заметил Баллу. Хотя на нем не было передника, я узнал его сразу.

Не заметить его было бы трудно. Массивная, тяжеловесная фигура вытягивалась вверх почти на два метра. Булыжник головы был похож на плохо обработанный скульптором монолит и напоминал чертами лица каменных идолов с острова Пасхи.

Он стоял у бара, водрузив ногу на бронзовый бордюр и наклонившись к бармену, тому самому парню в черно-красной фланелевой рубашке, которого я видел несколько часов назад. Посетителей стало меньше. В кабинете сидели двое пожилых людей, у стойки торчала пара одиноких выпивох. В глубине зала играли в дартс. Одним из игроков был Энди Бакли.

Я подошел к стойке. От Баллу меня отделяли три свободных табурета. Я наблюдал за ним, глядя в зеркальную стенку бара. Повернувшись в мою сторону, он какое-то время приглядывался ко мне, а затем что-то сказал бармену.

Я приблизился. Пока я шел, он сверлил меня взглядом. Словно обветренная глыба гранита, его лицо было испещрено крапинами, а на скулах и переносице выделялись пятна лопнувших кровеносных сосудов. Глаза удивительно яркого зеленого цвета провалились в глубоких складках кожи.

— Вы Скаддер? — спросил он.

— Да.

— Я с вами не знаком, но видеть — видел. А вы меня.

— Да.

— Вы спрашивали обо мне? Поэтому снова пришли?

Его тонкие губы сложились в некое подобие улыбки. Он спросил:

— Что выпьете?

Перед ним стояла бутылка виски двенадцатилетней выдержки. В стакане пара ледяных кубиков таяла в янтарной жидкости. Я ответил, что выпил бы кофе, если случайно в баре есть готовый. Баллу глянул на бармена, тот отрицательно покачал головой.

— По эту сторону океана нигде нет лучшего бочкового пива «Гинесс», чем здесь, — сказал Баллу. — Бутылочное не завожу — оно густое, словно сироп.

— Я возьму кока-колу.

— Не пьешь? — спросил он.

— Сегодня нет.

— Ты вообще не пьешь или не хочешь пить со мной?

— Вообще не пью.

— И каково это, — спросил он, — не пить вообще?

— Нормально.

— Тяжело?

— Иногда нелегко. Но прежде бывало тяжело пить.

— Да, это правда, будь она проклята.

Он посмотрел на бармена, и тот налил мне коки. Поставив бокал передо мной, бармен отодвинулся.

Баллу поднял бокал, посмотрел на меня и сказал:

— В те времена, когда братья Морисси держали за углом свое заведение, я часто видел тебя у них после закрытия.

— Помню.

— Тогда ты был похож на бездонную бочку.

— Что было, то было.

— Теперь, значит, все иначе.

Поставив стакан, он глянул на свою ладонь, вытер ее о рубашку и протянул мне. Было что-то странно торжественное в нашем рукопожатии. Его ладонь, хоть и была широка, сжала мою крепко, но не больно. После рукопожатия он принялся за виски, а я — за свою коку.

— Так вот что связывало тебя с Эдди Данфи? — спросил он. Подняв стакан, глянул сквозь него. — Страшно, если хмель сильнее тебя. Вот Эдди, бедняга, никогда не мог с этим справиться. Ты знал его, когда он пил?

— Нет.

— У него была слабая голова. Потом, я слышал, он все же бросил пить. А недавно взял и повесился.

— За пару дней до его смерти, — сказал я, — мы встречались.

— Вот как!

— Что-то его точило, какой-то груз он хотел снять с души, но побоялся тогда поделиться со мной.

— Что же это могло быть?

— Я надеялся, что ты сможешь рассказать мне об этом.

— Не понимаю.

— Он знал что-то важное и боялся об этом рассказывать, опасаясь за свою жизнь. Что могло тревожить его совесть?

Огромная голова Баллу качнулась из стороны в сторону.

— Да он был типичной уличной шпаной! Воровал, выпивал, шумел. Скандалил, когда выпьет. Ничего другого за ним не водилось.

— Он рассказывал, что проводил здесь много времени.

— Здесь? У Грогана? — Микки Баллу пожал плечами. — Заведение открыто для всех. Сюда заходят разные люди. Пьют пиво или виски, убивают время, прожигают жизнь. Некоторые заказывают вино. Если на то пошло, кое-кто здесь пьет даже кока-колу.

— Эдди говорил, что раньше постоянно бывал здесь. Однажды ночью мы проходили мимо, так он перешел на другую сторону, лишь бы только не оказаться рядом.

Зеленые глаза расширились от удивления:

— Неужели? Но почему?

— С этим баром связана часть жизни, о которой он хотел забыть. Думаю, к тому же он боялся, что, оказавшись поблизости, не удержится, войдет, а тогда кошмар повторится.

— Боже мой!.. — произнес Баллу. Откупорив бутылку, он подлил виски в бокал. Кубики льда растаяли, но, похоже, это его не волновало. Он поднял стакан и, глядя в него, сказал: — Эдди дружил с моим братом. Ты знал Денниса?

— Нет.

— Деннис... Мы были совершенно не похожи. Он пошел в мать, ирландку. А мой старик — француз, из рыбацкой деревушки в пригороде Марселя. Пару лет назад я туда заехал... Просто хотел посмотреть, что это за место. И мне стало понятно, почему отец уехал из тех краев: там нечего делать.

Из нагрудного кармана Микки достал пачку сигарет, закурив, выпустил облачко дыма.

— Я — вылитый старик, только глаза и отличаются, — сказал он. — У нас с Деннисом глаза материнские.

— Эдди как-то мне рассказывал, что Деннис погиб во Вьетнаме.

Баллу уставился на меня; его зеленые глаза сверкнули.

— Не знаю, какого черта его туда понесло! Мне бы ничего не стоило его отмазать. Я не раз ему говорил: «Деннис, Христа ради, мне достаточно снять трубку». Но брательник и слышать ничего об этом не хотел.

Он раздавил в пепельнице сигарету.

— И все-таки поехал туда, глупый малый, — продолжал он. — Там ему и отстрелили задницу!

Мы помолчали. В какое-то мгновение мне показалось, что комната наполнилась тенями умерших — Денниса, Эдди, родителей Баллу и моих близких, — тех, кто ушел, но пока еще не преодолел весь путь, ведущий в Небытие. Поверни я быстро голову, подумалось мне, наверное, смог бы увидеть тетушку Пег, мать и отца.

— Деннис был добряком, — снова обратился ко мне Баллу. — Может, потому и уехал, что хотел испытать свой характер на прочность, которой в нем не было. Он был другом Эдди, и тот заходил сюда, чтобы подменить его, когда требовалось. Потом, после гибели Денниса, он тоже часто заглядывал. Но я никогда не мог предложить ему настоящую работу.

— Он мне рассказывал, что однажды видел, как ты бейсбольной битой забил человека до смерти.

Баллу поднял на меня глаза. В них промелькнуло удивление. Мне трудно было понять, что больше изумило его — болтливость Эдди или моя дерзость. Он произнес:

— Значит, он тебе и об этом рассказывал?

— По его словам, это произошло в подвале, где-то поблизости. Ты будто бы привязал какого-то парня к столбу бельевой веревкой, а потом забил бейсбольной битой до смерти.