Прощание Я вновь покинул Третий Рим, Где ложь рядилась в ризы дружбы, Где грубый театральный грим Скрывать нет поводов и нужды. А я готов был метров со ста Лететь, как мошка на огонь, Как только Каменного моста Почуял плиты под ногой. Здесь так живут, презрев терновники Железных войн и революций — Уже мужья, уже чиновники, Уже льстецы и честолюбцы. А те друзья мои далече, Узнали тяжесть злой стези, На крепкие прямые плечи Судьбу России погрузив. Прощай, мой Рим! Гудок кричит, Вправляя даль в железную оправу. А мы еще придем, чтоб получить Положенное нам по праву! Слово о Богородице и русских солдатах За тучами летучими, За горами горбатыми Плачет Богородица Над русскими солдатами. Плачет-заливается за тучкою серой: «Не служат мне солдаты правдой и верой». Скажет она слово — лист золотится; слезу уронит — звезда закатится. Чует осень долгую перелетная птица. Стояли два солдата на посту придорожном, ветром покрыты, дождем огорожены. Ни сухарика в сумке, ни махорки в кисете — голодно солдатам, холодно им на свете. Взяла их Богородица за белые — нет! — за черные руки; в рай повела, чтоб не ведали муки. Привела их к раю, дверь отворила, хлеба отрезала, щей наварила; мол, – ешьте, православные, кушайте досыта, хватит в раю живности и жита. Хватит вам, солдатам, на земле тужити, не любо ль вам, солдатам, мне послужити. Съели солдаты хлеба по три пайки. Жарко стало – скинули «куфайки». Закурили по толстой. Огляделись в раю. Стоит белая хата на самом краю. И святые угодники меж облаками пашут райскую ниву быками, сушат на яблонях звездные сети… Подумал первый солдат и ответил: «Век бы пробыть, Мати, с тобою, но дума одна не дает покою, — ну как, Богородица, пречистая голубица, бабе одной с пятерыми пробиться! Избу подправить, заработать хлеба… Отпусти ты меня, Пречистая, с неба». И ответил другой солдат — Тишка: «Нам ружьишки – братишки, сабли востры – родные сестры. И не надо, Богородица, не надо мне раю, когда за родину на Руси помираю». Не сказала ни слова, пригорюнилась Пречистая. И опять дорога. Опять поле чистое. Идут солдаты страной непогожею. И лежит вокруг осень мокрой рогожею. Октябрь 1942–1943 Катерина 1 Баян спасает от тоски, Но не спасает от печали, Когда поет, как казаки Дружка убитого встречали. Есть где-то в мире Бах и власть Высокой музыки над сором. Органа ледяная страсть Колючим восстает собором. Той музыке не до любви! Она светла и постоянна! О руки белые твои, О скомороший визг баяна! Кривляется горбатый мех, Дробится в зеркальце лучина. И только твой счастливый смех Я вдруг услышал, Катерина. 2 В стихах господствует закономерность, Как в подвижном строении светил, Как будто с мерным замыслом Гомера Господь свое создание сличил. И облака российского ненастья Теряют вид нестираных рубах, И горький ветер зла и разногласья Приобретает старость на губах. И бытия растерзанная глина За столько лет, наверное, впервой В твоем саду, родная Катерина, Неосторожной поросла травой… 1944 В шесть часов вечера после войны Вот когда припомнились друзья! Вот когда пошли терзать разлуки! Вспомнили про души – ведь нельзя, Чтоб всегда натянуты, как луки. И куда помчится мой двойник Через все пределы ожиданья? С кем он в шесть часов после войны Побежит на первое свиданье? Он устал… Иных давно уж нет… Камни у разбитого Рейхстага… В тишину, как лекарь в лазарет, Ночь идет, не замедляя шага. Кислой медью крыши зеленя, Ночь идет в просветы стен без стекол. Медный труп зеленого коня Скалится, поваленный на цоколь. Здесь в тиши накрыт наш скромный стол. Шесть часов… Мы празднуем победу. Но никто на праздник не пришел. Те, кого позвал бы я к обеду, Где они, поэты и друзья! Кто убит, а кто пропал без вести. А который, может быть, как я Пьет коньяк в проклятом Бухаресте. Трудно в тишине дышать и жить… И сосед сказал, вздохнув глубоко: – Может, этот праздник отложить — Здесь ведь до Парижа недалеко… 1945 |
