Спор Различные песенки, сиропом облитые, одни пишут лесенкой, другие — лифтами. О цветах, о чайках, облаках над ручьем. А еще чаще — почти ни о чем. И успехов не видно, и ругать впустую, будто смотришь фильмы Киевской студии: все до точки оправданно, ни холодно, ни жарко. Вроде бы правильно, а зрителей — жалко… И приходят ребята. Глаза свои щурят. Не простые ребята — зубасты, как щуки. Их уже очень много, я их узнаю — от рожденья помноженных на Отчизну свою! Начинаются жарко. Начинаются с крика. Голоса их мужают, оперяются крылья. Говорят, чертыхаясь: «Даешь новизну!!» Попадаются — каюсь — и они на блесну. Это больно — поверьте, если сами не знаете… Все впервые: и ветры, и вьюги, и наледи! Побежденная трусость! Друзья по судьбе. Только б знать, что ты нужен не только себе! Почему же, скажите, стало этаким шиком ждать не новых открытий, а новых ошибок?! И долдонить, как в бубен, — ни покоя ни сна: «Я же знал, что так будет!.. Я ж когда еще знал!..» Уважаемый критик! Научите нас, бедных, без ухабов и рытвин в жизнь входить постепенно. Научите нас пить витаминные морсы. Научите любить — мы ведь сами не можем. Мы ведь сами не знаем, что нам делать уместно. Милицейские знаки на дорогах повесьте! В ваши брюки оденьте! Руководством уважьте! Мы — грудные, мы — дети, в представлении вашем… И задача понятна, и дело простое… Только, может, не надо? Может, лучше не стоит? Надоели брюзжанья и притворные ласки… Мы уж как-нибудь сами… Критик, вы не согласны?.. Что ж, дорога открыта для новых заклятий. Вот трибуна, критик. Валяйте! «Говорила мама…»
Говорила мама: «Сынок, уймись! Чего тебе все неймется?..» Говорила мама: «Делом займись… Когда ж ты это делом займешься?..» Дело мое, дело — маета моя. Мой восторг. Мое любопытство. Давняя усталость. И крепкая шлея. Торжество мое. Моя пытка. Может быть, и вправду резона нет выводить корявые буковки! Может, где-то рук моих дожидается нефть с краю от читательской публики. Пусть бы где-нибудь у серьезной реки бригадир, бровастый, как демон, по ранжиру выстроя крутые матюги, учил бы меня заниматься делом… Это – не кокетство. Совсем не то. Не буду я ни для кого обузой… Но уже проверил: никогда и ни за что дело мое меня не отпустит. Знаю, куда бы меня ни занесло — встанет на пути неизменно дело мое, дело. Мое ремесло. Радостная высшая мера. Но когда порою предзаревой никчемными кажутся слова, я тихо усмехаюсь. Качаю головой. И думаю, что мама была права. Другу, которому я не успел написать стихов Есть на свете такие парни — дышит громко, смеется громко, любит громко и шепчет громко! Есть на свете такие парни… Есть на свете такие парни! К жизни он припадает губами. Пьет ее. И напиться не хочет… И когда — такие! — уходят вдруг, на взлете, на взмахе, на вздохе, — как земля в сентябре, обильны, — ничего не чувствуешь. Только жжет обида. Одна обида. На кого – не знаю. Обида. И гадать не хочу. Обида. Есть на свете такие парни. Все для жизни в них — не для памяти! Память, в общем-то, по иронии — вещь достаточно односторонняя. И бубнить про нее округло в данном случае слишком глупо, слишком горько и бесполезно… Мы — живые. Мы — из железа. Пусть намеком пустые урны крематорий держит за пазухой. Вновь меня заполняет утро, как улыбка Женьки Урбанского. |
