«Некрикливо и незаметно…» Некрикливо и незаметно великанами стали ребята. Путь в три тысячи километров — все равно что для нас от Арбата до Никитских ворот добраться. Впрочем, что я, — гораздо ближе!.. Лед, который на солнце плавится, длиннохвостые ветры лижут… Бросив вызов этой пустыне, по одной по своей охоте великаны живут на льдине, фантазеры по льдине ходят. Расстояний не замечая, москвичей покоя лишая, на полярную ночь приглашают, как на чашку чая! Возвращение Четырнадцать часов полета, и — Москва… Молчи. Не говори ненужные слова. Аэродром. Синеющий лесок. Через него — шоссе наискосок. Недвижна голубая крутизна… Стоим — оглушены, удивлены. Деревьями и воздухом пьяны. «Вот мы и возвратились, старина!» ..И можно, никого не удивив, шоферу крикнуть: «Эй! Останови!» Быть наяву, не выходя из сна, — упасть в траву, услышать, как растет она. Глядеть вокруг. По лугу медленно пройтись… Ослепнуть вдруг от грянувшего пенья птиц. Нарвать ромашек. Вымокнуть в росе. И вновь смотреть, как косо падает шоссе. Смеяться, петь до хрипоты, кричать! …Как мог я раньше этого не замечать?! Как мог я думать, будто понял жизнь?.. То вверх, то вниз летит шоссе, — держись! А мы молчим… Шоссе – то вниз, то вверх. Звенит оно, летит оно к Москве! К Москве. К тебе… Закрыть счастливые глаза. И вдруг понять, что через полчаса — то, чем ты жив: твой город. Твой порог. Твоя судьба — начало будущих дорог. «Необитаемые острова»
1962 Часы – Идут часы… – Подумаешь, — открытье! Исправны, значит… Приобрел — носи… – Я не о том! На улицу смотрите: по утренней земле идут часы! Неслышные, торопятся минуты, идут часы, стучат ко мне в окно. Идут часы, и с ними разминуться, не встретить их живущим не дано… Часы недлинной жизни человека, увидите, — я вас перехитрю! Я в дом вбегу. Я дверь закрою крепко. Теперь стучите, — я не отворю!.. Зароешься, закроешься, не впустишь, свои часы дареные испортишь, забудешь время и друзей забудешь, и замолчишь, и ни о чем не вспомнишь. Гордясь уютной тишиной квартиры и собственною хитростью лучась, скорее двери забаррикадируй!.. Но час придет! Неотвратимый час. Наступит он в любое время года на мысли, на ленивые мечты. Наступит час на сердце и на горло… И, в страхе за себя, очнешься ты!.. И разобьет окошко мокрый ветер. И хлынут листья в капелькак росы… Услышишь: бьют часы! И вслед за этим почувствуешь: наотмашь бьют часы! Людям, чьих фамилий я не знаю По утрам на планете мирной голубая трава в росе… Я не знаю ваших фамилий, — знаю то, что известно всем: бесконечно дышит вселенная, мчат ракеты, как сгустки солнца. Это — ваши мечты и прозрения. Ваши знания. Ваши бессонницы. Знаю только, что где-то ретиво, в предвкушеньи военного грома, зря от тяжести реактивной прогибаются аэродромы! Не рискнут они. Не решатся. Вашей силы они страшатся. Называют вас просто: «атомники», именуют скромно «ракетчиками»… Дорогие наши товарищи, лишь известностью не обеспеченные. Вам даются награды негласно. Рядом с нами вы. И не с нами. Мы фамилий ваших не знаем, только вы и на это согласны. От чужого укрыты взгляда, от любого укрыты взгляда, — ничего не поделаешь — надо. Ничего не попишешь — надо. О, суровая правда века!.. Люди в чьих-то штабах упрямы. Составляет чья-то разведка далеко идущие планы и купюры крупные стелет… Только что вам до этих денег! Вы бы даром светло и доверчиво, — если б дело пошло на это, — положили б к ногам Человечества все до капельки сверхсекреты! Сколько б вы напридумали разного! Очень нужного и удивительного! Вы-то знаете, что для разума никаких границ не предвидено. Как бы людям легко дышалось! Как бы людям светло любилось! И какие бы мысли бились в полушарьях земного шара!.. Но пока что над миром веет чуть смягчающееся недоверье. Но пока дипломаты высокие сочиняют послания мягкие, — до поры до времени все-таки остаетесь вы безымянными. Безымянными. Нелюдимыми. Гениальными невидимками… Каждый школьник в грядущем мире вашей жизнью хвастаться будет… Низкий-низкий поклон вам, люди. Вам, великие. Без фамилий. |
