Не очень спокоен был Петр I в это критическое время относительно турок, и уже в августе 1708 г. посол Петр Толстой объявил двум наиболее важным сановникам в Константинополе — шифлату и муфтию, что они будут получать отныне ежегодно от двух до пяти тысяч червонцев. Петр беспокоился неспроста, потому что Толстой на всякий случай объявил обоим подкупленным сановникам, что "выдача начнется лишь с 1 января 1709 года… — ибо в октябре или ноябре обнаружится турецкое намерение. Они довольны, и так мир! Только непременно нужно прислать деньги в конце декабря, чтобы не показаться обманщиками и тем не испортить всего дела".[441]
Ранней весной 1709 г. опасения Петра относительно возможности внезапного выступления Турции были вполне основательны. Из Крыма Селим-гирей всячески торопил султана и великого визиря. Карл XII и Станислав Лещинский прислали султану письма, а Мазепа письмо от себя. В письме гетман утверждал, что все казаки на его стороне и что если турки не воспользуются удобным случаем и не помогут казакам освободиться от власти Москвы и стать свободным народом и прочной преградой между Москвой и Турцией, то им придется позднее считаться с видами России на покорение Крыма.
Все это повлияло на Порту, и уже были отданы приказы об отправлении морских сил в Черное море, а сухопутного отряда — к Вендорам, по направлению к русской границе. Об этом доносит австрийский посол Тальман из Константинополя в Вену. Донесение Тальмана помечено 18 июля 1709 г.[442] А ровно за десять дней до того, 8 июля (нов. ст.), произошла Полтавская битва, о которой Тальман еще не знал, и вопрос о выступлении Турции был снят с очереди.
Нордберг рассказывает о письме, об «ответе» крымского хана, якобы полученном Мазепой непосредственно от хана. И эту явную выдумку самого Мазепы повторяет Нордберг, который верил всему, о чем повествовал гетман в шведской ставке, желая поддержать свой шатающийся авторитет среди шведских генералов. А вслед за Нордбергом эту же версию пресерьезно принимает и Костомаров, даже не потрудившийся вдуматься в самую формулировку мнимого письма крымского хана: "он желал, чтобы они (запорожцы. — Е. Т.) оставались связанными с Мазепой".[443] Тут каждое слово кричит о том, что оно сочинено Мазепой. Во всяком случае эта проделка вполне удалась: кошевой Константин Гордиенко убедил запорожцев, что если они перейдут к шведскому королю, то Москве их не достать: с севера на юг к ним приближается шведский король, а с юга на север к ним придет на помощь крымский хан.
Еще в середине января Меншиков отправлял к Петру делегацию "послов запорожских" и советовал царю "милостиво их принять".[444]
Но, кроме пустых речей и проволочки времени, от этой делегации ничего не получилось. Князь А. Вяземский доносил 23 февраля Меншикову, что приказ не допускать запорожцев до соединения с шведами и "заграждать от неприятеля запорожцев" трудно исполним. "Неприятельские люди" приближаются к Полтаве, а другие шведские отряды, которые стояли около Камышина и Лохвицы, тоже стягиваются к Полтаве, и русским войскам, стоящим между Пселом и Ворсклой, невозможно было вследствие слишком трудных переправ отправиться к Переволочной. А между тем сделать это было нужно, так как "оные запорожцы любо какое злое намерение имеют" и могут уйти за Днепр. Русские начальники отрядов, бывших между Ворсклой и Пселом, очень хотели к концу февраля подтянуть к себе поближе тех запорожцев, которые им казались более надежными, писали к Шугайлу на Переволочную и к "полковнику запорожскому Нестолею" (он же Нестулай), но что-то "еще на оные письма отповеди от них не прислано".[445]
Шведы шли из Лохвицы к берегу реки Псел, через которую и переправились у села Савинцы, несмотря на громадный разлив реки, "с великой трудностью". Но как только шведы переправились, так сейчас же это отразилось на «верных» запорожцах. Нестулей, который сначала не отвечал на пригласительные письма миргородского полковника Даниила Апостола, а потом ответил, изъявив желание поступить вместе "с товариством" на царскую службу, вдруг, "незнамо для каких причин потревожившися", написал Апостолу, что получил указ от кошевого и "с товариством повернулся до Переволочной, и так все назад запорожцы с Нестулеем пошли до Кобыляк". Даниил Апостол немедля уведомил об этой подозрительной истории Шереметева и Меншикова, а сам послал к Нестулею нарочных людей с письмом, требуя объяснения, "для чего оные запорожцы" вернулись.[446]
Приверженцы Гордиенко в Запорожье сделали этот роковой для себя шаг и послали депутацию к королю Карлу XII, а затем двинули и первую подмогу: 2 тыс. человек перешли Ворсклу и напали 17 марта 1709 г. на русский отряд драгун, стоявший вблизи Кобеляк, а затем на довольно большой отряд бригадира Кэмпбела, который и разбили. Все эти дела запорожцев, от их перехода в шведский лагерь и вплоть до Полтавы, т. е. с середины марта по 27 июня 1708 г., нам известны главным образом (но не исключительно) по двум штабным летописцам Карла XII, по Адлерфельду и Нордбергу, для которых в свою очередь главным осведомителем был все тот же Мазепа, которому выгодно и даже нужно было безмерно преувеличивать волшебные подвиги удалых запорожцев. А если Мазепа случайно и не всюду лгал, то за него это делал кошевой Гордиенко, самохвал и авантюрист, которому тоже необходимо было отличиться перед новыми господами. К числу таких хвастливых военно-охотничьих фантазий относится, например, известие, что первый успех запорожцев так их приободрил, что их мигом стало уже не 2 тыс. и даже не 8, а 15! Следует заметить, что после этих первых порывов в Сечи наступила некоторая разноголосица, и хотя большинство осталось у Карла, но временно меньшинство добилось смены Гордиенко и выбрало нового кошевого. Это был не первый и не последний из внезапных переворотов в Сечи в это тревожное время.
По всей длинной линии русских войск от Белгорода к Ахтырке, к Сорочинцам, к Попонному русские передовые посты зорко несли караульную службу. Коротенькие известия, там и сям попадающиеся в документах, напоминают об этой трудной и очень оперативно проводимой службе дозорщиков и пикетов. То неприятель многократно и безуспешно отправляет партии из Котельвы к Ахтырке, которую уже к 1 февраля русские привели в доброе состояние и "крепили город со всяким поспешением".[447] То русские конники в середине февраля своими частыми нападениями заставляют шведов убраться подальше от Попонного, от Карца, от Острога и генерал Инфлант с торжеством заявляет: "Неприятельские люди разложились было близ сих мест и милостию божией чрез мои частые партии из сих мест утекают".[448] To русским удается расстрелять из пушек лазутчиков-драгун, подосланных "по указу королевскому для осматривания фортеций города Сорочинец".[449]
В Белгороде, а с начала марта в Харькове, находился Меншиков, на ответственности которого лежало наблюдение за главной массой шведской армии, постепенно сосредоточивавшейся в Опошне.[450]
27 февраля 1709 г. к русским в местечке Ахтырка явился казак Федор Животопшинский, бежавший из шведского лагеря в Опошне. Он сообщил, что ему удалось подслушать разговор поляков о том, как Мазепа жалуется на большие потери: "…посылали-де они партию, до Полтавы из местечка Опошни человек со сто назад тому будет дпей с пять. И тое партию под Полтавою московское войско всех порубило, только из той партии приехало к ним три человека. И на другой день посылали другую партию 500 человек и тех такожде под Полтавою всех до одного порубили".
