Подведена была к берегу большая лодка, куда вошли гребцы — несколько шведских драгун. К лодке привязали другую, на которую поставили повозку короля.

Карл XII с несколькими провожатыми отплыл на правый берег Днепра, покидая навсегда русскую землю, которую он предполагал завоевать. Высадившись на правом берегу, Карл, сопровождаемый несколькими верховыми, пересел в повозку и трясся в своей повозке по выжженной жгучим июльским солнцем беспредельной, безводной, безлюдной степи, оглядываясь ежеминутно, не гонятся ли за ним русские. Рана от тряски опять раскрылась. Король не обменялся ни с кем ни единым словом. Он был всегда молчалив: и в долгие годы блестящих побед и непрерывных завоеваний, и в начинавшиеся теперь для него времена унижения, бессилия и стыда.

Не все, желавшие бежать за Днепр, достигли другого берега. Король лично переправился благополучно, но несколько сот казаков и шведов, многие из бросившихся вплавь, так как никаких перевозочных средств не было, на глазах короля потонули в реке. Спасшиеся гурьбой следовали двумя колоннами, одна за Карлом, другая — за Мазепой. Тотчас после переправы, отойдя в глубь степи, обе колонны соединились и быстро удалились от страшного для них Днепра, откуда можно было ожидать немедленной погони. Когда Меншиков спустя три часа подошел к Переволочной — вся толпа беглецов с королем во главе уже бесследно исчезла в необозримой степной пустыне, и глядевшие с левого берега русские не увидели ничего до самого горизонта.

Никто не знает истинных переживаний Карла, покинувшего своих солдат, но зато всем известно, что он был опытный и талантливый полководец, и именно поэтому трудно допустить, что он не кривил душой, когда впоследствии стал злобно и вопиюще несправедливо обвинять не себя, а Левенгаупта в гибельном конце оставшейся на левом берегу Днепра шведской армии, брошенной им самим на явную и близкую гибель.

Но что мог сделать Левенгаупт при всем желании спасти армию? И некоторые современники и затем многие шведские историки укоряют его в том, что он упустил время и не повел войско к берегу Ворсклы, где можно было (будто бы) организовать переправу.

Все это было абсолютно невозможно. Шведская армия уже разваливалась, так как в ней исчезла дисциплина еще до того грозного момента, когда на возвышенностях над шведским расположением явился головной отряд Меншикова.

Солдаты одного из лучших шведских драгунских полков первые отказались повиноваться еще тогда, когда Левенгаупт собирался отвести их к берегу Ворсклы. Началось дезертирство, солдаты некоторых частей либо разбегались во все стороны и прятались, либо даже перебегали в лагерь Меншикова, когда он остановился. Деморализация в таких размерах охватила не все войско, были исключения, офицеры, готовые сражаться, — но, конечно, с момента подхода русских все пропало безнадежно. Наступило утро 1 июля 1709 г.

К шведскому аванпосту приблизился русский парламентер в сопровождении барабанщика. Меншиков требовал немедленной и безусловной сдачи всей шведской армии, грозя в случае отказа напасть на нее и беспощадно истребить. Посланный парламентер ждал немедленного ответа.

Левенгаупт сейчас же приказал всем командирам полков собраться и предложил ответить на вопрос: могут ли они рассчитывать на своих солдат? Откажутся ли их солдаты выполнить боевой приказ или не откажутся? Ответ он получил самый недвусмысленный: люди сражаться едва ли будут. А некоторые командиры даже вполне уверенно ручались, что солдаты не будут слушаться приказа. Обнаружилось, что они уже и сейчас не слушаются: они отказались накануне (30 июня) исполнить приказ запастись, где им было указано, патронами.

Стилле и другие историки, во имя спасения чести короля слагающие всю вину на Левенгаупта, приводят примеры героических ответов некоторых офицеров и т. д. Но эти героические ответы охотно давались впоследствии в дневниках, письмах, воспоминаниях, а Левенгаупт их 1 июля что-то не слыхал.

Итак, альтернатива была одна: или выполнить категорическое требование Меншикова, или быть истребленным при совсем безнадежной попытке начать сопротивление. Левенгаупт еще пробовал чуть-чуть замедлить и отсрочить неизбежное.

Меншиков требовал "сдачи без кровопролития, объявляя ему в рассуждение, что все убежище и спасение у них уже пресечено и чтоб сдались без супротивления, в противном же тому случае не ожидали б никакой милости и все конечно будут побиты. Потом от Левенгоупта присланы были к князю Меншикову генерал-майор Крейц, полковник Дукер, подполковник Граутфетер и генерал-адъютант Дуклас для трактования о здаче, что вскоре и учинено, и со обеих сторон договор подписан, по которому неприятель, в которых было 14 030 человек вооруженных, большая часть ковалерии, ружье свое яко воинские пленники положа, отдались в плен… и того же дня ружье свое купно со всею артиллериею и с принадлежащею к тому воинскою казною и канцеляриею и 3 знамены и штандарты и с литавры и барабаны отдали посланному нашему генерал-порутчику Боуру. И тако божией помощию вся швецкая толь в свете славная и храбрая армия (которая немалой страх в Европе чинила, а паче бытием в Саксонии) кроме малого числа ушедших с королем от войск российских побито, а достальные взяты в плен".[574]

Левенгаупт предложил офицерам отправиться в свои части и спросить солдат, будут ли они сражаться? Но, во-первых, солдаты даже и собирались очень плохо, чтобы выслушать этот вопрос главнокомандующего, а во-вторых, если давали ответ, то крайне уклончивый и оговаривались, что "если русских не очень много", то будут сражаться, и делали подобные же оговорки. «Положительные» ответы были редки и значение их сомнительно. Левенгаупт признал, что армия предпочитает капитулировать: "на почетных условиях". Этот ответ и был передан князю Меншикову. Никаких "почетных условий" Меншиков не дал, и Левенгаупт немедленно сдал всю еще оставшуюся после Полтавы шведскую армию. Шведские исследователи приводят как общую цифру пленных на Переволочной на основании шведских архивных данных 15 729 человек, Петр в своем «Журнале» дает цифру 15 921 человек, которая представляется даже некоторым шведским исследователям более точной. Позднейшие русские свидетельства доводят эту цифру до 16 264 человек.

Всю безнадежность своего положения шведы увидели, уже будучи в плену, когда 6 июля царь произвел перед их глазами общий смотр своей армии, причем в смотру участвовало и громадное нерегулярное воинство: "Пленные, видев армию царского величества вчетверо большую, нежели каковую видели во время баталии, о великости ее удивлялись". Регулярных войск оказалось 83 500 человек, а нерегулярных 91 тыс., да еще отдельно подсчитано было 2 тыс. "артиллерийских служителей". В общем у русского командования под рукой спустя некоторое время после Полтавской победы оказалось, по подсчетам современника, ведшего дневник военных действий, 176 500 человек.[575]

Ни у одной из великих европейских держав не было в тот момент, во второй половине лета 1709 г., таких громадных, вполне готовых к бою, вооруженных сил.

На этот смотр было выведено 19 171 человек пленных шведов.

По своим последствиям, убийственным для Швеции, эта беспримерная сдача всей еще уцелевшей после полтавского побоища шведской армии под Переволочной 30 июня (1 июля) была еще страшнее и, главное, несравненно позорнее, чем даже Полтава. Торжествующий Петр сообщил Москве эту новую радость через коменданта города князя Гагарина: москвичи узнали, что овеянная славой долгих побед лучшая армия Западной Европы окончательно прекратила свое существование и сдалась "яко воiнские полоненики, положа ружье, со фсеми людми и алтилериею (sic. — Е. Т.)… без бою здались… Итако вся армея (sic. — Е. Т.) неприятелская нам через помощ божию в руки досталась, которою в свете неслыханного викториею вам поздравляем".[576]