Продолжая свой рассказ, Мориц Саксонский пишет: "Царь устроил семь (их было десять. — Е. Т.) редутов на фронте своей пехоты. Они были выстроены старательно, в каждом было посажено по два батальона, а позади стояла вся русская пехота с кавалерией на флангах. Следовательно, было невозможно идти на эту пехоту, не взяв этих редутов, и нельзя было ни оставить их за собой, ни пройти в промежутки между ними, не рискуя пострадать от огня. Шведский король и его генералы, которые ничего не знали об этой диспозиции, увидели в чем дело, только когда это было у них под самым носом. Но, так как машина уже была пущена в ход, было невозможно ее остановить и отказаться от начатого". Мориц отмечает первоначальный успех шведской конницы, но тут же прибавляет, что и эта кавалерия слишком далеко зарвалась, а пехота была остановлена редутами. Шведы напали на них и испытали большое сопротивление. Русское высшее военное искусство тут принесло большие плоды. "Нет военного человека, — пишет Мориц Саксонский, — который не знал бы, что для взятия хорошего редута необходима целая диспозиция, что в дело пускается несколько батальонов, чтобы напасть на редут разом с нескольких сторон, и что очень часто при этом разбивают свой нос". Правда, "шведы взяли три редута (он ошибся: два, а не три. — Е. Т.), не без больших потерь, но были отброшены от остальных после большой резни". Неизбежным результатом этого было то, что "вся шведская пехота была расстроена при нападении на эти редуты, в то время как пехота московитов в правильном строю вполне спокойно наблюдала это зрелище в двухстах шагах расстояния".

Отступив к главным своим силам, эти потрепанные при русских редутах части не только не успели сами оправиться и прийти в порядок, но внесли смятение в ряды своих товарищей, до сих пор стоявших в полном порядке. Шведам необходимо было время, чтобы восстановить полный порядок в рядах, но именно этого-то им и не дали русские. Русская пехота, стоявшая позади редутов, спокойно, в полном порядке прошла в промежутки между редутами, никем не тревожимая, после того как враг в смятении был уже отброшен, и выстроилась правильным строем лицом к лицу со шведской армией, еще не вполне восстановившей порядок у себя: "Порядок, эта душа сражений, уже не был налицо у шведов", — и их сопротивление было сломлено быстро в "генеральной баталии", о которой автор лишь упоминает.

Мориц Саксонский, как видим, слишком лаконичен и неосведомлен о решающей стадии боя, не задается целью дать систематическое описание Полтавской битвы, он слишком узко и односторонне отмечает лишь то, что по его суждению, больше, чем все другое, дало русским победу: блестящую удачу петровского плана редутов. Ведь даже вся эта глава его теоретического трактата называется: "О редутах и об их превосходном значении при боевых построениях". Поэтому он ничего не говорит о гибели части шведской кавалерии, загнанной в лес, о взятии в плен другой части, пытавшейся спастись у своего ретраншемента, наконец, о двухчасовой "генеральной баталии", решившей участь шведов.

Все эти односторонние и совсем неосновательные увлечения и грубые ошибки не мешают Морицу Саксонскому, военному теоретику Западной Европы XVIII в., сделать общий вывод о великой русской победе и о славном будущем русского народа. "Вот как возможно умелыми диспозициями обеспечить за собой боевую удачу. Если эта диспозиция дала победу московитам, которые еще не были приучены к войне (aguerris) в продолжение периода своих неудач, то на какие же дальнейшие успехи можно надеяться у нации, хорошо дисциплинированной и у которой есть наступательный дух?"[584] Мориц Саксонский не забывает отметить и предусмотрительность русского командования, которое, выводя пехоту для решающего боя, все-таки оставило часть своего войска в редутах, "чтобы облегчить отступление в случае необходимости". В этом — прямой упрек шведскому королю и его генералам, ровно ничего не предусмотревшим, идя в бой, и сделавшим поэтому свое поражение уничтожающей, неслыханной катастрофой.

Французский военный теоретик и историк Роканкур тоже считал Петра I новатором в области тактики и в области фортификации. Вот что он говорит о Полтавской битве: "С этого сражения… начинается новая комбинация тактики и фортификации, заставляющая сделать важный шаг вперед как ту, так и другую. Петр I отверг тот рутинный способ, который с давних пор обрекал армии на неподвижность за непрерывными линиями (он. — Е. Т.) прикрыл фронт…" Приведя эти слова, русский военный специалист В. Шперк совершенно правильно прибавляет: "Таким образом, Полтавская битва в фортификации в смысле системы укрепления местности, в смысле новых форм фортификации явилась переломным моментом".[585]

Мы остановились обстоятельно на анализе Морица Саксонского, категорически признающего новаторскую роль петровской стратегии, именно потому, что немецкие, английские и (в меньшей степени) французские историки совершенно игнорируют, замалчивают или умышленно извращают факты, прямо говорящие о творчестве русской стратегической мысли. И даже с почтением говоря о труде Морица Саксонского, они старательно обходят молчанием именно главу, посвященную Полтаве.

Если что-нибудь могло еще значительно усилить в Европе потрясающее известие о полной гибели шведской армии и о бегстве короля Карла куда глаза глядят с кровавого поля битвы — это позднейшие сведения о скромных размерах русских потерь и в особенности оказавшееся безусловно правдивым русское официальное свидетельство, что в бой была введена даже не половина, а одна треть русской армии, остальные же находились в резерве и полной боевой готовности. Для боя в первой линии у каждого полка взяли только по одному (первому) батальону батальоны второй линии не все участвовали в бою, единственное исключение составлял Новгородский полк, у которого бились в самой гуще битвы в ее разгаре два батальона: первый, наиболее тяжко пострадавший в бою, и второй, который был поведен в штыковую атаку лично самим Петром и успех которого сыграл такую громадную роль. Таким образом, неслыханная, сокрушительная победа, уничтожившая шведов, была достигнута малым числом русских, фактически участвовавших в бою, над всей шведской армией, выведенной на поле Реншильдом. Уже это изумляло иностранных наблюдателей политических событий. И это мучительное для самолюбия и воинской репутации шведской армии исчисление сил очень убедительно подкреплялось почти одновременно распространившимися известиями о сдаче всей бежавшей от Полтавы шведской армии под Переволочной девятитысячному отряду Меншикова, т. е. войску, почти вдвое меньшему, чем сдавшаяся ему без боя вместе со своим главнокомандующим армия Левенгаупта. Не узнавали в Европе ни в самом деле превосходную, первоклассную армию шведов, ни ее прославленного во всем свете победоносного полководца. Увеличилась и сила русских воинов, т. е. тех, кого ни за что не хотели ни понимать, ни признавать, но о которых составляли себе очень долго определенное, весьма в общем невысокое мнение со слов шведов и поляков враждебной России партии.

Конечно, о самом Петре уже до Полтавы во многих странах Европы успели изменить то презрительное мнение, которое после первой Нарвы усиленно распространяли Карл XII и его генералы, офицеры и даже шведские солдаты и которого сам король продолжал держаться вплоть до Полтавы. Но о великом незнакомце, русском народе, только после Полтавы стали думать, тоже в большинстве случаев враждебно, как и прежде, однако уже с оттенком страха, а не презрения. Не только в России пропаганда противников петровских реформ утратила значительную долю своей прежней силы, но и в Европе начали обнаруживать живейший интерес к петровским новшествам и всей его внутренней деятельности те, для кого до той поры Петр был все еще непонятен. Чудовищный, непоправимый разгром шведских вооруженных сил заставил многих во Франции, в той же Англии пересмотреть и перерешить утвердившееся у многих шаблонное воззрение на Петра, как на самодура и чудака, любящего лазить но мачтам, рубить дрова, ковать железные штанги, токарничать, смолить корабли, за панибрата пить водку и курить трубку в гостях у шкиперов и на свое горе ввязавшегося в борьбу с северным "Александром Македонским", в такую борьбу, в которой он непременно сломает себе шею. И шея вдруг в самом деле оказалась сломанной, но не у "чудака плотника и кузнеца", а именно у шведского "Александра Македонского". И вдруг побежденными оказались не "косолапые русские мужики", не умеющие воевать, а викинги "северные рыцари Остроготии". И как побежденными! Тогдашняя Европа жила в атмосфере военных браней, дышала пороховым дымом. Но ни одна из побед иностранных полководцев даже и отдаленно не походила на кровавую Полтаву, на позорную для шведов Переволочную. Даже первая Нарва, глаголемая как «полная» победа Карла XII, не шла ни в какое сравнение с русской победой под Полтавой.