Хлебец внимательно посмотрел на Емельянова-младшего. Потом сказал:
– Не ешь меня, добрый молодец, я тебе пригожусь.
– Я вижу, вы поладите, – подытожил боялин. – А сейчас приглашаю вас на игру.
Он поднял колобка и повел гостей в нелюбимую комнату каравая.
Близнецы сразу распознали, что за развлечение приготовил хозяин.
– Боулинг! Откуда он здесь? – озадачился Егор.
– Обижаете, – оскорбился Драндулецкий. – Мы ж все-таки не столь отсталый народ, сколь привыкли думать наши соседи.
Он решил продемонстрировать, что тянитолкаевские боулеры не лыком шиты, и метнул колобка в кувшинчики. Каравай заойкал, подскакивая на дорожке. Сбил все восемь целей.
Станислав гордо посмотрел на визитеров. Те не выразили восторгов. Ефрейтор сказал вовсе неожиданное:
– А нас мамка учила, что хлебом играть грешно.
– Вот как? – смутился боялин. – Тогда оставим эту затею. Лучше отужинаем.
Никто не заметил, что в глазах колобка, услышавшего слова Егора, возникли маленькие слезки.
Усадив послов за стол, Драндулецкий отлучился на кухню, дескать, лично проверить, все ли готово. В действительности же сразу за дверью Станислав пробежался глазами по бумаге, написанной слугой, расписался и велел отправлять ее князю. Затем боялин шепнул на ухо повару краткое распоряжение и вернулся к гостям.
– Вы будете удивлены нашими яствами, друзья мои! – заверил Драндулецкий. – Утка, начиненная яблоками, молочный поросенок, а также закуски-разносолы, коих нет ни у Полкана Люлякина-Бабского, ни даже у князя Световара.
Слуги стали вносить блюда, и вскоре дембеля за обе щеки уминали аппетитно выглядевшие яства. Сам хозяин кушал помалу и не спешил. Он собирался разговорить немчурийцев, чтобы глубже проникнуть в их черные замыслы.
Трапезу скрашивало пение барда, нарочно приглашенного Станиславом из самой Парижуи. Немолодой исполнитель баллад променял подмостки родины на крепкое жалованье варварского вельможи и теперь услаждал слух близнецов и боялина:
Как амазонки воевали, мужчинам уж не воевать,
Они однажды царство взяли и стали короля пытать.
Их метод был изрядно тонок – царь мог недолго протянуть,
Но вот царица амазонок пришла на пленного взглянуть.
Царь перед нею благородный: в чем родился, без тяжких лат,
Обезоружен, лишь дородный алеет рыцарский штандарт.
Итак, один он с ней остался, что их устроило вполне,
И в бастион ее ворвался на боевом своем коне…
…И, насладясь водой в пустыне, она клялась ему служить.
Так знайте, отроки младые, чем можно даму победить:
Сильны же будьте ежегодно, будь то сентябрь, июнь иль март,
И пусть алеет благородно ваш личный алчущий штандарт!
Драндулецкий жестом отослал барда и завязал беседу:
– Чем еще вас поразил Тянитолкаев?
– Да, я, кстати, о чем-то хотел спросить… Во, вспомнил! А где дружина? – спросил Иван, отправляя в рот малосольный огурчик, фаршированный икрой. – Мы за все время видели от силы пятерых охранников.
«Давай, басурманин, вызнавай», – мысленно усмехнулся Станислав и ответил:
– Так на репе вся наша дружинушка. Нынче урожай репы просто сказочный. Крестьяне не справляются. Уж зима скоро, а мы все никак не уберем. Удивительно удачный год. А в одном селе репа выросла просто огромная. Дед тянул, не вытянул. Бабка ему помогать – ни в какую. Позвали внучку. Втроем не справились. В общем, пока дружинники не подсобили, не сдавался исполинский корнеплод.
– Битва за урожай, значит, – подытожил Старшой.
– Расскажите о своем государстве, я страсть как люблю всякие такие истории.
– А что рассказывать? – озадачился Иван. – Мы живем в великой стране. Вот, как раз отслужили в армии.
– Многочисленна ли она?
– Да не маленькая. Вооружения самые современные, огневая мощь вызывает уважение у всего мира. Мы с братом поддерживали, что называется, боеспособность и наконец-то демобилизовались.
Боялин не знал, что означает последнее слово, оно звучало зловеще и торжественно одновременно. Так говорят о некоем событии, к которому стремились, над приближением которого упорно работали, и вот оно стало явью. «Страшные люди», – утвердился в мысли Станислав, ощущая, как сползаются глаза к переносице. Разволновался, что поделать.
– Отведайте киселя, юные друзья! – проворковал он.
Решив не обижать хозяина, дембеля поднажали на кисель.
– Вкусный, – признал Иван. – Только что-то в сон клонит…
– Ах ты, суппорт с фартуком! – Егор смог встать и даже потянулся через стол к цыплячьему горлу Станислава, но так и рухнул между поросенком и уткой, начиненной яблоками.
Глава пятая
В коей раскрываются особенности тянитолкаевской власти, а герои… ох, бедные герои!
Мы с вами дискутировать не будем, мы вас будем разоблачать!
Академик Лысенко
– Какой же я лопух! – возопил Полкан Люлякин-Бабский и запустил кубок в стену.
Вино расплескалось в полете. Бронзовый кубок звякнул и отскочил, покатился по полу.
За окном висели вечерние сумерки, усиленные пасмурностью.
– Но ты-то, ты-то куда смотрел, пустая башка? – заорал Полкан на притихшего Малафея.
– Так я же у тебя был, боялин-надежа, – попытался оправдаться посыльный.
Люлякин-Бабский принялся мерить шагами светлицу.
«Как же все благолепно складывалось, – мысленно досадовал он. – Прикормил, приодел. Малафей вызнал, какого рожна немчурийцы делали у гадалки… Ну, Станислав, бестия приблудная! Из-под носа увел басурманчиков».
– Не спускать глаз с дома Драндулецкого. Пшел вон! – Полкан выместил зло на слуге.
На сегодняшний вечер было назначено заседание думы. Боялин надел легкую кунью шубу да шапку повыше и отправился в главный терем города.
Зала для заседаний заслуживает отдельного описания. Это была обширная комната с трибунами наподобие тех, что строились в рымском Колизеуме. Трибуны делились надвое – на правую и левую части. Справа сидели слоны. Слева – ослы. Поэтому иногда их называли не слонами и ослами, а правыми и левыми. Тесть Люлякина-Бабского, упомянутый выше боялин Меньжуйский, даже написал труд «Детская болезнь левизны у ослов». Членам партии ослов было обидно, а другой пользы работа Меньжуйского не принесла.
Над правой трибуной красовался лозунг «Тянитолкаев – родина слонов!». Над левой – «Не тот осел, кто глуп, а тот глуп, кто не осел!». Оба считались крайне неудачными, но раз повесили предки, то грех менять.
Посредине залы покоился огромный гранитный камень Кон. Давным-давно на его поверхности был высечен боялский кодекс: «Направо пойдешь – чти Слондра, налево пойдешь – уважай Ослохана»… И так далее – четыре грани, исписанные мелким шрифтом.
На каждом заседании обязательно присутствовало оцепление, составленное из княжеских охранников. Стражи имели единственную задачу: не допустить потасовок, ибо бояле частенько разгорячались в спорах до состояния, когда слов уже не хватает, а энергии еще много.
У думы был специально назначенный князем начальник. То ли шкипер, то ли спикер, никто не помнил, поэтому называли его на народный манер – балаболом. Балабол вел заседания, следил за очередностью выступлений, а также подсчитывал голоса, когда какой-либо вопрос ставился на Кон.
К сожалению боял, ныне балабол сопровождал князя в дальней поездке, что делало заседания мучительно бестолковыми. Всякий раз думцы пытались выбрать временного балабола, но кандидатуры левых категорически не устраивали правых, и наоборот. Кон пустовал третью неделю.
Некоторые горячие головы стали поговаривать о самороспуске. Это старинный обычай, когда думцы распускаются: бражничают, гуляют, ведут себя вызывающе и даже по-хамски.
