– Что ты сделала из меня, Далара? Что я такое? Я мог убить тебя, здесь и сейчас. И ты была бы не первой. Я не знаю теперь, скольких я убил. Не помню, – он закрыл лицо руками.

– Сядь, успокойся, – женщина плеснула вина в кубок и протянула Леару. – Какие убийства, о чем ты говоришь? – Но он услышал притаившийся в ее голосе страх.

Она слушала внимательно, и про дом удовольствий, и про девушку, продававшую себя, чтобы заработать приданое, и про неудачливого мстителя, не дожившего до суда. Про наместницу, разрывающуюся между старой дружбой и ужасом, про Чанга, с омерзением выручившего Хранителя ради спокойствия в государстве. Леар заслуживал узнать правду, но выдержит ли он? Когда Леар замолчал, наступила ее очередь говорить:

– Ты никого не убивал. Убийца – твой брат, Элло. Когда порвались узы, он сумел зацепиться за тебя, остаться жить в тебе. Он боялся, что ваши родители опознают его, и поэтому… – она замолчала, не в силах продолжить.

– …Это был я. – Леар сгорбился в кресле, по его лицу текли слезы, но он не замечал их. – Теперь я помню.

…Переплетение двух тел в серебряном лунном свете – молочно-белая кожа женщины, темная, почти черная – мужчины. Рукоять кинжала в ладони, словно была там всегда, словно продолжение руки, и единственно возможное движение, вспоровшее молочную белизну…

Он задыхался, было нечем дышать. Далара продолжала говорить, что-то о предсказаниях, о Твари, о Звездном Провидце, он уже не слышал, погружаясь в мутную трясину сна.

– Вот мы и встретились, брат. Ты ведь рад? – В этом сне они не были детьми. Элло стоял перед ним, высокий, золотокожий, ясноглазый, и улыбался. – Теперь мы всегда будем вместе. – Он протянул руки, чтобы обнять брата.

Леар отшатнулся, отступил на шаг, пытаясь избежать братских объятий, но руки Элло обернулись вокруг него кольцом змеиного тела, и бежать стало некуда. Элло оказался совсем близко, еще ближе… и вот Леар уже не мог различить, где он, а где его близнец, они слились в одно омерзительное существо с телом змеи и двумя головами. Он закричал, но вместо крика из его горла вырвалось пламя…

Леар очнулся. Далара трясла его за плечо (у него снова были плечи и всего одна голова). Кошмар закончился. Он откинул ее руку и сказал сам себе:

– Я справлюсь. Он всегда был сильнее, но я справлюсь, – и повернулся к Даларе, – так даже легче. Теперь я знаю, что это не я. Он думает, что победил. Но я справлюсь, – и, без всякого перехода, – я согласен. Завтра я разорву эту глупую помолвку, невеста будет только рада. Мы поженимся в Суреме и вернемся в Суэрсен. Знаешь, я должен бы тебя возненавидеть, а не могу, – Леар улыбнулся, – раз даже теперь не могу возненавидеть, значит, люблю.

Далара отвернулась, ее щеки горели: любит… проклятье, она думала, что самое страшное уже позади. Ну что ж, если так, она снова будет лгать, и снова ради великой цели. Говорят, что благие намеренья приводят в посмертии прямиком на раскаленный песок. Ей не узнать, она, на свою беду, бессмертна. Эльфийка кивнула:

– Будет так, как ты хочешь, – женой так женой, так даже справедливо – круг замкнулся. Главное, чтобы он не просил любви в ответ. Этого она дать не может… не умеет, не знает, как это – любить.

Наступило утро. Рыжеволосая женщина расчесывалась, сидя на краю кровати. Расческа с трудом продиралась через спутанную гриву, и женщина начинала терять терпение. Тонкая мужская рука легла на ее запястье, пальцы в чернильных пятнах:

– Дай сюда. Так от волос ничего не останется.

Спокойному упрямству мужчины можно было позавидовать. Словно он всю жизнь только тем и занимался, что расчесывал непослушные локоны. Он неторопливо отделял небольшую прядку, несколько раз проходил расческой снизу вверх и снова повторял то же самое с новой прядью.

Женщина сидела не шевелясь, чувствуя тепло его рук. Утреннее солнце светило в открытое окно, и ее волосы переливались всеми оттенками металла: от тусклой платины до начищенной меди. Ветер теребил листы бумаги на столе, придавленные куском горного хрусталя, переворачивал страницы в раскрытой книге.

Круглая комната на верхнем ярусе библиотечной башни казалась воплощением беспорядка, но внимательному взгляду открывалась некая система, полностью понятная только хозяину. Так, книги с синими ярлыками на корешках лежали грудой слева от кровати, а с красными – справа. Стул был завален стопками самой дорогой, шелковой бумаги, а кресло – кусками пергамента. Точно также, никто, кроме хозяина, не смог бы определить время по странной помеси клепсидры, песочных часов и маятника, в человеческий рост, занимавшей нишу напротив двери.

Наконец, волосы были расчесаны и заплетены в косу, а коса уложена вокруг головы и закреплена золотыми шпильками. Женщина поднялась, подошла к окну, села на широкий подоконник, обхватив колени руками, и закрыла глаза, всей поверхностью тела впитывая солнечное тепло.

Мужчина вытащил из-под завалов темную бутыль и посмотрел на просвет, потом вытряхнул из двух высоких серебряных кубков заточенные перья и разлил вино:

– Последняя бутылка лоренского. Больше в дворцовом погребе не осталось. А может, и во всем свете.

– Не думай о плохом, – Далара пригубила пахнущее смолой густое вино, – где-нибудь на маленьком острове, настолько маленьком, что его нет ни на одной карте, растет лоренская лоза. И когда-нибудь люди найдут этот остров и снова будут делать лоренское вино.

– И все повторится заново: первооткрыватели сохранят лозу для себя, конкуренты наймут пиратов, пираты всех убьют и все сожгут, а на материке лоза не приживется. Так уже было.

– Было, – согласилась Далара, допивая вино, – но мы ведь собираемся изменить мир, ты не забыл?

– Я помню, – он отсалютовал ей кубком, – но не верю в чудеса. Свободные маги у тебя, быть может, и получатся, но человек, готовый по доброй воле делиться с ближним? Сомневаюсь. Это чудо не по силам и самому Творцу, – но Далара видела, что уголки его губ подрагивают, пряча улыбку.

Леар в несколько глотков опустошил кубок, осознавая, что пить залпом такое вино – кощунство. Но ему нужно было запить скопившуюся в горле горечь. Если бы только он мог навсегда остаться в этом золотом осеннем утре, пускать блики серебряным кубком, гладить бархатное плечо… Если бы…

Вот уже три дня, как Далара жила в библиотечной башне. Три ночи вместе, три солнечных октябрьских утра, три бесконечно счастливых дня. На какой-то миг он позволил себе поверить, что так будет всегда, но быстро опомнился. Он не имеет права держать ее при себе, зная, что в любую минуту Элло может вырваться на свободу.

Сегодня он скажет, что им нужно расстаться. Навсегда. Эльфы зачинают детей по желанию, иначе бессмертные расплодились бы как мыши-полевки. То, зачем пришла, она уже получила. А большего он дать не в силах. Леар набросил на плечи Далары шелковую накидку, она потянулась, довольно, и завязала пояс:

– Мне кажется, ты что-то хочешь сказать.

– Да.

– Но не знаешь, как?

– Знаю. Ты должна уехать. Одна. Я напишу завещание, признаю наших детей своими наследниками, но…

– Ты боишься, – прервала его эльфийка, и коснулась ладонью его губ.

– Боюсь, – спокойно признал Хранитель, – и за тебя, и за себя. Он ведь не сдастся, пока я жив. Значит, моя жизнь теперь – постоянная война. И сегодня заканчивается последнее перемирие. Когда начнутся военные действия, ты должна быть далеко.

– А та бедная девочка, на которой ты собрался жениться? Она, кажется, переехала во дворец?

– Этой свадьбы не будет. Я найду способ.

Далара рассмеялась несколько принужденно:

– А я ведь тоже почти поверила. Но так будет лучше, для всех нас. Я подожду, пока война закончится. Ты победишь. У тебя большое преимущество, Леар, ты все еще жив.

Эльфийка улыбалась, чтобы не заплакать. Она снова лгала. Хранитель обречен: ему не разорвать узы, если даже смерть не справилась с ними. Дважды она сохранила Леару жизнь – первый раз, указав на его брата, когда эльфы искали Тварь, второй – когда убедила наместницу Энриссу не убивать мальчика, хотя Старый Дью, предыдущий Хранитель, не сомневался, что уцелевший близнец пресловутой Тварью и является. В сказках герой обычно проходит три испытания, после чего живет долго и счастливо. Увы, только в сказках.