Из пасти вырвался язык пламени и медленно подплыл к застывшему на месте Элло. Мальчик смотрел на приближающееся пламя не в силах пошевелиться. Огонь коснулся его плеч, и Элло рассыпался золотистыми искрами, так и не промолвив ни слова. Но Леар услышал отчаянный немой крик: «Ты же обещал!» – и наступила тишина. Очертания змеи подернулись мелкой рябью, и чудовище растаяло, оставив его в одиночестве.

Леар вслушивался в себя, всматривался, заглядывая так глубоко, как никогда не посмел бы раньше, опасаясь того, что мог обнаружить в глубине своей души. Пустота. Он один, наконец-то один. Узы разорваны. Ради этого стоило умереть. Он запрокинул голову и негромко рассмеялся, в последний раз обращаясь к брату:

– Извини, Элло, ты не подаришь мне свою вечность.

Король спал. Его золотые волосы разметались по подушке, одеяло сползло вниз, открыв плечи, на губах играла легкая улыбка. Саломэ сидела на кровати, обхватив колени руками и смотрела прямо перед собой. Сколько лет она мечтала об этой ночи… даже когда была совсем девочкой и не знала, что приводит мужчину и женщину на общее ложе. Ее мечта сбылась – король был нежен и осторожен, его ладони – теплыми и мягкими, губы – сладкими. А терпкий волнующий запах мужского тела кружил ей голову, заставляя забыть об извечном девичьем страхе. Все хорошо, но почему же ей тогда так плохо?

В спальне было жарко, но она все равно озябла в тонкой сорочке. Нужно было уснуть, предстоял долгий день, но Саломэ боялась закрыть глаза. Знала, стоит сомкнуть веки, и она снова увидит, как меч приближается к открытому горлу Леара, как дрожит рука Тейвора, вцепившаяся в рукоять, увидит его прощальный взгляд. Если бы можно было обходиться совсем без сна! Но усталость победила, и Саломэ сама не заметила, как задремала.

Он присел на самый край кровати и протянул ей персик. Большой, сочный, с бархатной шкуркой, он едва помещался у него на ладони:

– Возьми. Он сладкий.

– Леар! Но ты ведь…

– Мертвый? – Леар улыбнулся, – верно. Но персик от этого не станет хуже. Ты ведь весь день ничего не ела.

И в этот миг Саломэ почувствовала голод – он прав, сначала был день траура, а потом… потом ей было уже не до еды, она только выпила большой бокал сладкого вина, перед тем как перепуганные дамы проводили ее в спальню. Она впилась в золотистый бок фрукта, сок брызнул на рубашку.

– Это настоящий, южный. Они там куда вкуснее оранжерейных.

Саломэ ела персик. «Это совсем нестрашный сон, – подумала она, – хорошо бы видеть такие сны почаще». Она украдкой глянула на Леара – он выглядел совсем молодым и беззаботным, словно скинул с плеч тяжелый груз. Даже в детстве она не помнила у него такой легкости во взгляде:

– Ты… ты такой счастливый.

– Я свободен, Саломэ. Наконец-то свободен. Ты не расстраивайся. Все оказалось к лучшему. – Он потер шею, – способ, правда, можно было выбрать и другой, но оно того стоило. И не вздумай себя обвинять.

– Но ведь это я тебя заставила.

– Нет, не ты. Мой брат сводил счеты. И просчитался. – Леар негромко рассмеялся и провел ладонью по щеке Саломэ, – ты вся перепачкалась.

– Пусть, это ведь просто сон, – она перехватила его руку. – Ты ведь еще будешь мне сниться?

– Нет, я пришел попрощаться. Я ухожу. Так уж положено. Да и потом, в библиотечной башне и без меня хватает призраков.

– А как же я теперь? – Она будто забыла, что Леар мертв, вот он, здесь, рядом, можно протянуть руку и коснуться. И в глазах его нет и намека на маслянистую пленку, так пугавшую ее последние недели. – Ты не можешь уйти. Ты мой единственный друг.

– У тебя теперь есть король, Саломэ. Ты ведь всегда хотела, чтобы он вернулся. Радуйся.

– Он не должен был убивать тебя!

– Саломэ, – Леар внезапно стал серьезен, – ты любила статую, а вернулся живой человек. Эльф, неважно. Важно, что он настоящий, а не твоя мечта. И тебе придется любить то, что есть.

– Или не любить, – тихо произнесла она.

– Или не любить, – согласился Леар. – Но этого, живого, а не каменную статую. Не торопись судить, ты его совсем не знаешь.

– Не понимаю. Почему ты заступаешься за него?

– Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо, – он глянул в окно, – скоро рассвет. Мне пора. Прощай, Саломэ.

Когда она проснулась, король все еще спал, но солнце уже просвечивало сквозь занавеси. Под подушкой лежала влажная персиковая косточка. Саломэ бережно отложила ее на ночной столик. Потом она высадит ее в оранжерею, возле той беседки, где двадцать лет назад они с Леаром, смеясь, ели краденые персики.

Твердыня Аэллинов была красива сказочной, воздушной красотой, устремленной в небо. Тонкие башни, опоясанные лентами витражей, пронзали облака резными шпилями. В погожие дни разноцветные стекла отражали солнечные лучи, набрасывая на каменные стены радужную мантию. Золотые флюгера пели на ветру, каждый свою мелодию.

Колонны из кавднийского розового мрамора и резные панели из ландийской березы, горный хрусталь и прозрачное стекло, витражные вставки и затканный сетью черных прожилок малахит, аметистовые вазы и яшмовые столики. Библиотека, уступавшая лишь дворцовой в Суреме, и розарий, в котором каждую неделю расцветал новый сорт роз.

Поколения Аэллинов заботливо украшали свой дом. Порой гордыня перевешивала присущее этому роду понимание красоты, и тогда на стенах появлялись аляповатые фрески, а потолок обильно покрывала позолота. Проходили годы, золото осыпалось, обнажая матовое дерево, фрески покрывались трещинами, обретая благородное обаяние древности.

На витражах в Храме Четырнадцати стеклянные боги творили стеклянный мир, воевали со стеклянными людьми, прощали и карали, принимали дары и отвечали на молитвы и, исчерпав чашу терпения, уходили в кобальтовое небо, того пронзительного, кружащего голову оттенка, что встречается только на шедеврах северных мастеров. А стеклянные человечки оставались жить – строили дома, возводили храмы, рождались и умирали.

Говорили, что красота защищает замок Аэллинов надежнее камня и железа – не родился еще на свет варвар, способный покуситься на совершенство. Но Аэллины не полагались на одну лишь красоту. Их твердыня по праву считалась неприступной: замок стоял на скале, к железным воротам вела одна единственная дорога, перекрытая сторожевыми башнями. Враги потеряют половину людей еще на подходах, а остальные лягут под стенами. И только короля не остановили ни стены, ни красота.

Вниз по дороге медленно тянулись повозки, груженые камнем. Мэлин непонимающе провожал их взглядом – они что там, замок по кускам разбирают? Ранняя весна не самое удачное время для ремонта. Он уже собирался остановить кого-нибудь и расспросить, как у одной из повозок слетело колесо. Возница остановил уныло плетущихся лошадей, спрыгнул вниз и выругался. Мэлин подошел поближе:

– Помощь нужна?

– Да уж, не помешает. Говорил я им, что не свезу столько, да разве они послушают. С утра туда-сюда гоняют, оси трещат, лошади не поены… – Жаловаться крестьянин был готов еще долго, но Мэлин оборвал его:

– Да кто «они»? Что случилось-то? Я как утром вышел, так все время повозки едут. В замке что, каменоломни открыли?

Возница подпихнул колесо поближе, но даже вдвоем они не смогли насадить обод на ось. Он устало махнул рукой:

– Ничего не получится, разгружать надо. Подожду тут, пока старший сын поедет. – Он вытащил баклагу, отхлебнул и протянул Мэлину, – а ты где был, что ничего не знаешь?

– В дороге, – кратко ответил Мэлин, не вдаваясь в подробности.

– Это глухим надо быть, чтобы ничего не слышать. Только об этом и говорят.

– А я не прислушиваюсь. – Мэлин и впрямь не интересовался новостями, он слишком привык существовать в своем внутреннем мире, чтобы вот так сразу высунуться из раковины. Останавливаясь в трактирах переночевать, он всегда брал отдельную комнату и не спускался в общий зал. Служанками Мэлин не интересовался, и те, в свою очередь, держались подальше от мрачного юноши в потрепанном плаще, хоть он и расплачивался золотом. – Так что случилось-то? – Беспокойство холодным порывом ветра коснулось щеки.