Ну и не надо, сказал он себе, собрал все барахло и снова запихал в сумку. Проверил все карманы. Нет, ни единого документа. Как же так? Человек не может отправиться в дорогу без паспорта, не в Америке живем. Не мог ли он зачем-то отдать паспорт проводнику? Вряд ли… но если это так, то документ вернется вместе с билетом, когда подойдет пора выходить из поезда… Но он не знает, когда это произойдет. Хочет он того или нет, но он должен будет познакомиться с девчонкой-попутчицей… придется как-то выкручиваться. А деньги? Неужели у него нет денег?

Забросив сумку наверх, он снова поднял полку и уставился на огромный роскошный чемодан. Деньги могут быть там… но ведь он должен был подумать о том, что и в дороге случаются расходы… поесть-то надо человеку? Впрочем, если он совсем ничего не соображал и даже не помнит, кто он таков и как очутился в поезде, то и о деньгах мог забыть… однако билет-то он купил на что-то? За постель заплатил? А!…

С грохотом уронив полку, он отшвырнул подушку и поднял матрас. Вот оно!

Под матрасом, в самом уголке, лежал, притаившись, еще один полиэтиленовый пакет, в котором проглядывалась, похоже, очередная книга, а рядом с пакетом он увидел толстый дорогой бумажник из мягкой коричневой кожи.

Взяв бумажник и пакет, он снова привел в порядок постель, не в первый раз превращенную им в некое подобие вороньего гнезда, и, аккуратно застелив одеяло, уселся возле столика, чтобы изучить добычу. Поезд тем временем остановился. Он рассеянно глянул в окно, но увидел лишь несколько рядов рельсов, а за ними — поле, непонятно чем засеянное. Станция оказалась с противоположной стороны. Но сейчас его станция не интересовала. Он раскрыл бумажник. Деньги. Толстая пачка сторублевых бумажек. И все?…

Он вдруг ощутил, как повлажнели его ладони. Как выступили капельки пота на лбу. Он понял, что слишком сильно надеялся найти хотя бы один ответ: кто он? Просто — кто он, как его зовут? Но в бумажнике не было ничего, кроме денег.

Нет, это невозможно, подумал он, у него обязательно должен быть паспорт! Вот только где он спрятан? Видимо, все-таки в чемодане. А значит, прямо сейчас отыскать его не удастся. Что же делать?…

Он наскоро пересчитал деньги, прежде чем запихнуть их обратно в бумажник. Четыре тысячи рублей сторублевками и еще несколько десяток. В отдельном кармашке — металлическая мелочь. Четыре тысячи — это много или мало? Он не знал. Он не знал, сколько стоит бутылка пива (почему — пива?), во что обойдется завтрак или обед в вагоне-ресторане… но знал, что его фотоаппарат стоит примерно тысячу баксов и что это очень дорого и по карману лишь немногим. Ну и ну… Он покачал головой. И посмотрел на свою помятую футболку. Она — дешевая. Но что это значит в денежном выражении? Дешевая — это пять рублей или пятьсот? У него в бумажнике четыре тысячи. Что он может себе позволить? Да, кстати, он еще не заглянул в пакет, найденный под подушкой…

Развернув шуршащий и противный на ощупь полиэтилен, он заглянул в пакет — и охнул. Там тоже лежали деньги. Толстые пачки пятисоток в банковских бандеролях, уложенные в другой пакет, прозрачный, заклеенный скочем. Вот почему это похоже на книгу… ничего себе книжечка!

Ручка двери купе дернулась, и он поспешно скомкал пакет и сунул его под подушку, а бумажник бросил на постель рядом с собой. Дверь торжественно (именно торжественно, он почувствовал это) отъехала влево — и в проеме возникла сияющая девчонка.

— Вот так! — сообщила она. — Двенадцать кадров сняла, уверена — все что надо!

— Поздравляю, — улыбнулся он. — Надеюсь, и проводник остался доволен.

— Еще бы не доволен, — презрительно фыркнула девчонка. — Он уже пару тысяч на мне заработал, не меньше. Когда еще такая удача выпадет?

— Однако ты уж слишком самоуверенна, — слегка нахмурился он. — Похоже, тебя дома избаловали не на шутку.

— Никто меня дома не балует, — отмахнулась девчонка, аккуратно кладя свой «Никон» на верхнюю полку (и только теперь он заметил, что на полке лежит вторая камера — дубликат той, что спряталась в его сумке, цифровой «Никон»… у сопливой девчонки два дорогущие фотоаппарата?) и усаживаясь поближе к окну. Она подобрала под себя ноги и свернулась в маленький комочек, — и вдруг он увидел, что вся ее бравада и дерзость — напускные, что в глубине девчонкиных глаз нет той радости жизни, какой следовало бы светиться в таком возрасте… что-то тут было не так.

Он задумался, не зная, какое имя придумать для себя, — пора было уже и заняться взаимными представлениями… но девчонка, словно подслушав его мысли, сама в одно мгновение решила проблему.

— Меня Лизой зовут, — негромко сообщила она. — А вы очень похожи на одного из моих дядюшек. Можно, я буду звать вас Максимом? И в нем, и в вас есть что-то такое… максимальное.

Он от души рассмеялся.

— Ты имеешь в виду мои габариты?

— Нет, — серьезно ответила Лиза. — Я имею в виду ваше внутреннее содержание.

— Да откуда тебе знать, каково мое внутреннее содержание? — удивился он. — Ты со мной и часа не знакома!

— А это неважно, — сказала Лиза. — Я же вас вижу. Вот вы, передо мной сидите. Старый умный человек.

— Очень старый? — осторожно спросил он.

— Ну… прилично, конечно, — кивнула Лиза. — Лет тридцать пять, да?

— Да, — кивнул он.

Пусть будет тридцать пять. Пусть будет Максим.

Немного помолчав, он решил не возвращаться к теме внутреннего содержания, поскольку подобные рассуждения могли завести слишком далеко, и спросил:

— Значит, ты не считаешь имя человека чем-то важным?

— Что такое имя? — пожала плечами девчонка. — Всего лишь определенное сочетание звуков. Когда мы появляемся на свет — нас обозначают этим сочетанием, и мы привыкаем связывать себя и звуки воедино, полагая, что имя — наша неотъемлемая часть. Но ведь на самом деле это не так, вы согласны?

Он подумал немного и кивнул.

— Да, согласен. Я и мое имя никак не связаны в реальности. Я могу назвать себя как угодно, и все равно останусь все той же телесной и психологической единицей. Но все же имя связывает меня и мое прошлое, это как бы та нить, на которую нанизываются наши воспоминания…

Мимоходом он удивился тому, что говорит с этой пигалицей всерьез… но пигалица явно понимала, о чем он рассуждает.

— Ерунда, — категорическим тоном заявила Лиза. — Память — это вообще очень странная и непонятная штука. Мы можем вспоминать что-то свое, действительно принадлежащее нам, а можем вспоминать что-то чужое, неведомо чье, так? А если вспоминаешь чужое — лучше обозначать себя новым именем. Степень соответствия получается выше.

— Ты уверена, что можно вспоминать чужое? — сказал он — и вдруг сообразил, что и сам он совсем недавно вспомнил нечто такое, чего наверняка не было в его личном опыте… в опыте этой жизни. А в опыте одной из прошлых жизней?… Нет, решил он, это было именно чужое. Почему он решил так — он не знал.

— Конечно, можно, — после долгой паузы заговорила девчонка, и он понял, что Лиза наблюдала за ним, пока он копался в себе — хотя это и было совсем недолго, — и что пришла к каким-то выводам… ну, похоже, в его пользу, потому что ее лицо слегка расслабилось, напряжение в глазах стало меньше. — Я часто вспоминаю чужое…

Они оба надолго замолчали, каждый углубился в свои мысли. Максим (он с легкостью воспринял себя именно как Максима и перестал заботиться о поисках другого имени, с иной степенью соответствия, пусть даже и более высокой) думал о том, что девчонка уж очень странная… он и не подозревал, что бывают такие. Совсем еще малышка, но размышляет как старый философ. О чем думала Лиза, он не знал, но догадывался: скорее всего она перебирала чужие воспоминания, посещавшие ее. Но почему она так уверена, что воспоминания — чужие, что это не эпизоды ее собственных прошлых жизней? Впрочем, он ведь тоже с уверенностью решил, что вспыхнувшая в его уме картина бредущих по песку людей — чужая…

— Я никому о себе не рассказывала… — вдруг тихонько проговорила Лиза, и Максим понял, чего она ждет от него.