И она умчалась.

Он вернулся в свою комнату и подошел к окну. Надо же… Лиза… снова Лиза. Лиза, которой уже чуть-чуть перевалило за двадцать. Совершенно другая внешне. Но все такая же внутренне… а может быть, не такая? Может быть, ему показалось? Раскинуть бы картишки, погадать… поискать ответа… эй, можно ведь гадать и на хрустальном шаре! Правда, он не умеет гадать ни на чем, вообще не знает, как это делается (а может быть, просто забыл?), но все равно… где граненый шар, подарок фантастической Лизы?

Шар исчез.

Максим сначала бегло осмотрел все доступные взгляду поверхности — стол, кушетку, стулья… пол… потом принялся исследовать комнату более тщательно. Он заглянул во все углы, вытащил из-под кушетки громадный чемодан, проверил, не закатился ли шар за это исцарапанное кожаное чудище… и внутри чемодана тоже исследовал каждый уголок… потом сунул нос в спортивную сумку… но шара нигде не было.

Максим встал и задумчиво уставился на шкаф. Неужели он, сам того не осознавая, запихнул шар в груду одежды? Не может быть. Он несколько раз ощупывал каждую вещь в поисках документов. Но где же эта стекляшка? В последний раз он видел ее на столе.

Он подошел к столу и начал машинально выдвигать ящики. Все они были пустыми, кроме нижнего, в котором хранились конверты и бумага. И именно там обнаружился граненый шар. Как он туда попал, удивленно думал Максим, извлекая шар из ящика, ведь я должен был заметить, что в ящик что-то упало, когда я доставал конверт… ерунда какая-то. Неужели старуха заходила в комнату и спрятала граненую безделушку? Нет, такого быть не могло… он чувствовал, что ни старуха, ни Лиза-дубль никогда не дотронутся до чужих вещей без ведома владельца… не та порода.

Он положил шар на раскрытую ладонь и спросил вслух, улыбаясь собственной глупости:

— Отвечай, негодник, как ты очутился в столе?…голубоватый экран на мгновение погас, потом вновь осветился… в наушниках раздался отчаянный треск, в следующее мгновение сменившийся ровным спокойным голосом…

Он покачнулся, уронив подарок Лизы, и тот с грохотом покатился по крашеным доскам к двери. Встряхнув головой, Максим поймал граненый шар и водрузил его на стол, приказав:

— Сиди тут и больше никуда не убегай! Ты — не просто стекляшка. Ты — память о Елизавете Первой, понял?

А может быть, не только о ней?… Ведь Лиза на прощание сказала ему, что он все вспомнит, скоро вспомнит… и сунула ему этот шар…

Его вдруг охватило жаром, кожа повлажнела, футболка и джинсы прилипли к телу… он неловко протянул руку, но тут же отдернул ее, почему-то не решаясь взять шар. А вдруг тот не случайно прячется? Что, если время для воспоминаний еще не созрело?…

Лучше подождать.

Он только теперь понял, как сильно и громко колотится его сердце. Он задыхался. Не отводя глаз от шара, он попятился… добрался до двери, вышел в кухню.

Два стакана холодной воды, проглоченные залпом, привели его в чувство. И он рассердился. Что за бред, в самом-то деле! Это же просто кусок стекла, даже не хрусталь… конечно, многие верят, что настоящие кристаллы обладают особыми силами… может быть, это и в самом деле так, сейчас ему совсем не хотелось думать на подобные темы… но шар, подаренный ему фантастической Лизой, был просто стеклом! Стеклом, изготовленным на заводике, производящем дешевую блестящую посуду. Нет, ему определенно нужен психиатр.

Он твердым шагом вошел в комнату, взял фотоаппарат, зарядил в него новую пленку, сунул еще две коробочки в задний карман и, прихватив ключ от калитки, лежавший на подоконнике, отправился на прогулку.

И только добравшись уже до того места, откуда он накануне вечером фотографировал закат, он вспомнил… вспомнил женщину, давшую граненый шар фантастической Лизе. Перед ним как наяву всплыло лицо, освещенной фотовспышкой. Необычное лицо… но почему — «необычное»? Просто лицо… лицо постаревшей, измученной жизнью красавицы… нет. Что-то там было… другое.

Он остановился над обрывом, не видя нарядных домиков внизу, пытаясь осмыслить возникшее ощущение не просто необычности, но даже невероятности… Глаза. Конечно же, глаза. В них ему почудилось всезнание и бесконечное сострадание. Как будто бы та женщина видела и понимала все беды мира, принимала их как свои собственные, мучилась от невозможности помочь всем и каждому… И еще она сказала, что нельзя фотографировать ее с граненым шаром, а Лиза ответила — «Знаю». Что все это означает?…

— Дяденька, а дяденька!

Вырванный из глубин собственных мыслей детским голосом, он обернулся. Рядом, чуть позади, стоял мальчишка лет пяти, в замызганной донельзя пестрой рубашке и серых шортиках. Босые ноги мальчишки покрывал толстый слой пыли, физиономия тоже не блистала чистотой.

— А? Что, малыш?

— А у вас не найдется лишнего рубля, дяденька? Мне на мороженое не хватает. А мама на работе.

— Рубля? — повторил он, постепенно начиная понимать, о чем идет речь. — Не знаю, вряд ли…

Он запустил пальцы в один карман джинсов, в другой… конечно же, ничего там не было, кроме ключа от калитки и двух запасных пленок. Мальчишка внимательно следил за ходом поисков. Максим уже собрался сказать, что ничего у него нет, но тут малыш ткнул пальцем куда-то в район левой коленки Максима и сказал:

— Тут не посмотрел.

Оказалось, что сбоку на штанине пристроился еще один карман, застегнутый на «молнию»… надо же, подумал Максим, а я и не заметил… Он расстегнул легко скользнувший замочек и сунул руку внутрь. Там что-то было… хрустящие бумажки… Он извлек на свет три десятирублевки. Запихнув две из них обратно в карман, он протянул третью мальчишке.

Тот испуганно уставился на купюру и пискнул:

— Нет, дяденька, это много… мне один рубль надо!

— Нет у меня рубля! Ты же видел, я искал и не нашел. Бери, не смущайся, — усмехнулся Максим.

Но мальчишка уже нашел выход из сложной ситуации:

— Я вам сдачу принесу! — радостно воскликнул он и, схватив десятку, умчался, вздымая пыль грязными пятками.

Максим тут же забыл о происшествии. Он решил спуститься в ту часть города, что пристроилась между обрывом и речушкой. Оглядываясь в поисках спуска, который он заметил накануне, он думал, что, конечно же, есть где-то и более удобная и цивилизованная дорога, ведущая в нижний район, однако нет смысла ее искать. Потом он задумчиво уставился на собственные ноги. Кроссовки… надо же, а он совершенно не помнит, как обувался… нет, подобная рассеянность до добра не доведет. Надо обращать немного больше внимания на окружающую реальность, не уходить постоянно вглубь самого себя, забывая обо всем на свете… но если он перестанет копаться в себе, у него не будет шансов вернуть воспоминания… а вместе с ними и всю свою жизнь.

Он усмехнулся и покачал головой. Вот, снова… ушел в себя, а ведь собирался спуститься вниз. Ну-ка, проснись, приказал он себе, смотри по сторонам, предметы и явления могут куда скорее дать толчок к возрождению прошлого, чем что-либо еще.

Через несколько минут он уже стоял в начале кривоватого узкого переулка, по обе стороны которого красовались дома, сплошь изукрашенные резьбой. Обрыв смотрел на север, и эти домики, похоже, никогда не видели солнца, однако каким-то чудом сумели вырастить возле себя пышные сады, хотя увидеть их можно было только сверху — здесь, как и в верхней части города, все скрывали высокие непроницаемые заборы, поверх которых кое-где выплескивалась зелень, не уместившаяся во внутреннем пространстве сада. Он сделал несколько снимков деревянной резьбы, сетуя на отсутствие хорошего освещения, — но решил, что это в конце концов не так уж и важно; резьба сама по себе была необыкновенно хороша, — здесь почти не было примитивной геометрии, тут красовались перед зрителем плоский рельеф с выбранным фоном и затейливые накладки, изображавшие собой жар-птиц, русалок, филинов и прочее в окружении цветов и листьев; а поскольку наличники всех домов были покрашены в светлые тона — голубые, зеленые, розовые, — то в общем можно было надеяться на относительно удачные снимки (теперь его уже не удивляли собственные знания в этой области; в конце концов, если у него профессиональная фотокамера, значит, был смысл ее приобретать… но почему он снова выбрал «зеркалку»?).