— Что, не любишь курильщиков? — спросил он, едва ли не ожидая ответа.

Кошка промолчала, зато подал голос кто-то другой — и подал его резко и энергично… где-то неподалеку, за деревьями, послышался протяжный вой, а затем — энергичный выкрик:

— Уж конечно!

Максим, вздрогнувший от неожиданности, хотел было встать и пройти за деревья, чтобы выяснить, кто это там горланит спозаранку, но его намерение было пресечено.

— Не обращайте внимания, — раздалось за его спиной по-утреннему хрипловатое контральто старухи. — Это моя соседка, безумная Настасья.

— А? — вскинулся он. — С добрым утром, Нина Петровна… я тут покурить вышел…

— Вижу, не слепая, — ответствовала старуха.

— Безумная Настасья? — задумчиво и вопросительно повторил он.

— Да, она живет в соседнем доме. Безвредное существо, но иногда производит много шума.

Словно в доказательство слов старухи невидимая, но явно и в самом деле безумная Настасья завопила:

— А деньги-то где на ремонт взять?! Нету!

— У нее что-то сломалось? — осторожно спросил Максим.

— Да, мозги, — сообщила старуха. — И основательно. Не надейтесь, что вам удастся починить. Тут нужен сантехник совсем другого калибра.

Он фыркнул, подавившись дымом, потом расхохотался. Старуха нравилась ему все больше и больше.

— Ладно, давайте завтракать, — решила старуха. — Но сначала рекомендую принять душ. Вы побоялись меня разбудить, но я встаю с петухами. Впрочем, у меня нет петухов.

И она вернулась в дом.

Выйдя из— под душа (и подумав при этом о проницательности старухи -догадалась ведь, что он боялся нашуметь, чертова ведьма…), он задумчиво уставился на свое отражение в большом круглом зеркале, висевшем над раковиной. Побриться? Или ну его на фиг? Запустить бороду, как у деда Мазая (кто это такой, хотел бы я знать…), пугать детишек на улицах, прикидываясь Бармалеем… тьфу, что за чушь!

Но бриться все равно не хотелось.

В итоге он решил еще несколько дней не беспокоить уже не короткую щетину, дать ей подрасти и налиться соками, — а уж потом решать, как оно лучше. Может быть, борода окажется очень даже кстати в новой незнакомой жизни? Для маскировки.

Он вышел в кухню и увидел, что старуха уже накрыла на стол.

В великолепных мисочках севрского фарфора (севрского? откуда он это знает? как он это определил? чем севрский фарфор отличается от других?…) дымилась овсяная каша «Быстров» с кусочками абрикосов. Рядом на тарелках аналогичной работы лежали тоненькие квадратные кусочки белого и черного хлеба, прозрачные ломтики сыра, кубики нежно-золотистого масла. Столовые приборы ослепительно сверкали — их старинное фасонное серебро ошеломляло глаз изысканной усложненностью линий (хотя и непонятно было, зачем старуха выложила полный комплект вилок, ложек и ножей — не кашу же вилкой ковырять?). Ближе к окну, под китайской фарфоровой вазой с фоновой росписью (на бледно-голубом — белые и желтые хризантемы с коричневатыми листьями), наполненной простыми полевыми ромашками, пристроились две похожие на морские раковины чайные чашки — голубые, с волнистыми боками и тонким золотым орнаментом по самому краю. На блюдечках под ними лежали чайные ложки с витыми золочеными ручками. Ай да старуха, подумал Максим, отодвигая простую сосновую табуретку и усаживаясь, ай да Баба Яга!

Салфетки выбивались из ансамбля своей ядовито-зеленой бумажной простотой, зато не пугали помпезностью, как это часто случается с крахмальными льняными. А заодно вносили некую диссонирующую цветовую ноту, нарушая торжественность момента. Максим и это оценил по достоинству.

— Ну-с, юноша, — прогудела старуха, — приятного аппетита.

— Спасибо, Нина Петровна, — с улыбкой ответил он.

— Ох, как это ужасно звучит! — вздохнула старуха, запуская в кашу вилку и нож. — Нина! Петровна! Я, наверное, так никогда и не привыкну к этому чудовищному обозначению моего «я».

Максим едва не подавился. Овсянка вела себя как-то странно, забиваясь за щеки и путаясь под языком. Но в конце концов он справился с задачей и проглотил первую ложку, с полным и окончательным обалдением наблюдая за тем, как ловко старуха уминает свою порцию, не роняя с вилки ни зернышка. Старуха тем временем продолжала светскую болтовню, холодно поглядывая на гостя бледными глазами, непропорционально большими для крошечного сморщенного личика.

— Я не спрашиваю вас, надолго ли и с какими целями вы явились в нашу захолустную Сарань, — заявила она. — Я вообще никогда не сую носа в чужие личные дела. И, кстати, в мои дела соваться не советую. Ну, это так, к слову. А вот вопрос оплаты за постой — это для меня существенно и даже, я сказала бы, актуально. Не сочтете ли вы неприличным, если я предложу вам обсудить подробности прямо сейчас? Не повлияет ли это на ваше пищеварение?

Тут уж Максим заржал, едва успев проглотить крошечный квадратик хлеба. Придя в себя, он с трудом проговорил:

— Вы просто назовите свои условия, и все. Я согласен. И даже вдвойне. (Похоже, он научился этому у фантастической Лизы.) Старуха поняла идею, заключенную в странном наборе слов, и деловито кивнула.

— Что ж, — сухо (он вдруг понял, что ее смущает денежная тема) сказала она, — тогда — из расчета тысяча рублей в месяц. С питанием и стиркой.

— Вы, надеюсь, сдаете постельное белье в прачечную, не сами же стираете? — спросил он.

— С прачечными у нас в городе некоторые сложности, — ответила старуха. — Но сама я, разумеется, не стираю. Просто не умею. Нанимаю женщину.

— Отлично, — кивнул он, — тогда будем считать из расчета две тысячи в месяц. Но я не знаю, как долго я здесь пробуду.

— Неважно, — отмахнулась старуха, и он увидел в глубине поблекших глаз нечто похожее на радость. Неужели у нее так плохо с деньгами? Надо что-то придумать… старуха с характером, гордая, подачку не примет… ну, изобретем подходящий ход. Тут главное — не спешить.

— А как вашу кошку зовут? — поинтересовался он, чтобы разрядить обстановку. — Очень у нее необычная раскраска.

— Вообще-то обычно я ее зову просто дурой, — ответила старуха. — Но для посторонних она — Софья Львовна, и никак иначе. И не вздумайте с ней фамильярничать. Она этого не любит.

— Нет, что вы… какие уж тут фамильярности! — с жаром произнес он. — Мадам Софья Львовна уже имела честь поставить меня на место.

На высохшем личике старухи отразилось явное удовольствие. Он понял, что наконец-то по-настоящему угодил.

Мадам Софья Львовна, то ли услышав, что речь зашла о ней, то ли просто проголодавшись, как раз в этот момент соизволила вспрыгнуть на стол. Максим замер, не зная, как в этом доме принято поступать в подобных случаях. Но, само собой, у него и в мыслях не было проявлять фамильярность.

Кошка, подрагивая черным червем хвоста, внимательно обнюхала остатки каши в мисочке Максима (он замер с поднятой ложкой, как «Девушка с веслом»), потом совершила ту же процедуру с мисочкой старухи (старуха наблюдала за кошкой молча, с суровым выражением лица), потом почему-то обратила внимание на ромашки в китайской вазе, потянулась к ним носом, чихнула… а в следующую секунду зацепила когтем лепесток сыра и ловко сбросила его с тарелки прямо на пол — и сама прыгнула следом.

— Вот так, — довольным тоном произнесла старуха. — Мы такие.

— Да уж… — только и сказал он.

Настал черед душистого чая. Старуха собрала фарфоровые мисочки и тарелки, небрежно поставила их в мойку, а потом из отмороженного нутра гиганта-холодильника извлекла тарелку с двумя простыми бисквитными пирожными. Каждое из них уже было разрезано на четыре части, чем создавалась видимость увеличения общей массы.

Когда неторопливый и даже отчасти величественный процесс принятия пищи закончился, Максим, поблагодарив старуху, заявил, что пойдет погулять. Та кивнула небрежно, уже занятая какими-то своими мыслями, не имеющими отношения к постояльцу.

Он взял фотоаппарат и зарядил пленку. Пальцы действовали автоматически, дело было явно им хорошо знакомо (почему он снова выбрал из двух камер именно «зеркалку», он даже не стал задумываться). Затем получил от старухи ключ от калитки и парадной двери (с напоминанием, что сегодня данная дверь еще не функционирует), спросил, по какому, собственно, адресу он поселился, и отправился на прогулку.