Литмир - Электронная Библиотека
A
A
Эх, мать честна!
Вот придет весна, —
Малость мы поохаем
Да с голоду подохнем!

Русский народ – веселый народ…

VII

В некотором царстве, в некотором государстве жили-были евреи – обыкновенные евреи для погромов, для оклеветания и прочих государственных надобностей.

Порядок был такой: как только коренное население станет обнаруживать недовольство бытием своим – из наблюдательных за порядками пунктов, со стороны их благородий, раздается чарующий надеждами зов:

– Народ, приблизься к седалищу власти!

Народ привлечется, а они его – совращать:

– Отчего волнение?

– Ваши благородия – жевать нечего!

– А зубы есть еще?

– Маленько есть…

– Вот видите – всегда вы ухитряетесь что-нибудь да скрыть от руки начальства!

И ежели их благородия находили, что волнение усмиримо посредством окончательного выбития зубов, то немедля прибегали к этому средству; если же видели, что это не может создать гармонии отношений, то обольстительно добивались толку:

– Чего ж вы хотите?

– Землицы бы…

Некоторые, в свирепости своего непонимания интересов государства, шли дальше и клянчили:

– Леформов бы каких-нибудь, чтобы, значит, зубья, ребры и внутренности наши считать вроде как бы нашей собственностью и зря не трогать!

Тут их благородия и начинали усовещивать:

– Эх, братцы! К чему эти мечты? «Не о хлебе едином…»[26] – сказано, и еще сказано: «За битого двух небитых дают!»

– А они согласны?

– Кто?

– Небитые-то?

– Господи! Конечно! К нам в третьем году, после Успенья, англичане просились[27] – вот как! Сошлите, просят, весь ваш народ куда-нибудь в Сибирь, а нас на его место посадите, мы, говорят, вам и подати аккуратно платить будем, и водку станем пить по двенадцать ведер в год на брата,[28] и вообще. Нет, говорим, зачем же? У нас свой народ хорош, смирный, послушный, мы и с ним обойдемся. Вот что, ребята, вам бы лучше, чем волноваться зря, пойти бы да жидов потрепать, а? К чему они?

Коренное население подумает-подумает, видит – нельзя ждать никакого толка, кроме предначертанного начальством, и решается:

– Ну ин, айдати, ребя. благословись!

Разворотит домов полсотни, перебьют несколько еврейского народу и, устав в трудах, успокоитси в желаниях, а порядок – торжествует!..

Кроме их благородий, коренного населения и евреев дли отвода волнений и угашений страстей, существовали в оном государстве добрые люди, и после каждого погрома, собравшись всем своим числом – шестнадцать человек, – занвляли миру письменный протест:

«Хотя евреи суть тоже русские подданные, но мы убеждены, что совершенно истреблять их не следует, и сим – со всех точек зрения – выражаем наше порицание неумеренному уничтожению живых людей.

Гуманистов. Фитоедов. Иванов. Кусайгубин. Торопыгин. Крикуновский. Осип Троеухоз. Грохало. Фигофобов. Кирилл Мефодиев. Словотеков. Канитолина Колымская. Подполковник в отставке Непейпиво. Пр. пов. Нарым. Хлопотунский. Притулихин. Гриша Будущев, семи лет, мальчик».

И так после каждого погрома, с той лишь разницей, что Гришин возраст изменялся, да за Нарыма – по случаю неожиданного выезда его в одноименный город – Колымская подписывалась.

Иногда на эти протесты отзывалась провинция:

«Сочувствую и присоединяюсь» – телеграфировал из Дремова Раздергаев; Заторканный из Мямлива тоже присоединялся, а из Окурова – «Самогрызов и др.», причем для всех было нсно, что «др.» – он выдумал дли пущей угрожаемости, ибо в Окурове никаких «др.» не было. Евреи, читан протесты, еще пуще плачут, и вот однажды один из них – человек очень хитрый – предложил:

– Вы знаете что? Нет? Ну, так давайте перед будущим погромом спрячем всю бумагу, и все перья, и все чернила и посмотрим – что они будут делать тогда, эти шестнадцать и с Гришем?

Народ дружный – сказано-сделано: скупили всю бумагу, все перья, спрятали, а чернила – в Черное море вылили и – сидят, дожидаются.

Ну, долго ждать не пришлось: разрешение получено, погром произведен, лежат евреи в больницах, а гуманисты бегают по Петербургу, ищут бумаги, перьев – нет бумаги, нет перьев, нигде, кроме как в канцеляриях их благородий, а оттуда – не дают!

– Ишь вы! – говорят. – Знаем мы, для каких целей вам это надобно! Нет, вы обойдетесь без этого!

Хлопотунский умоляет:

– Да – как же?

– Ну уж, – говорят, – достаточно мы вас протестам обучали, сами догадайтесь…

Гриша, – ему уже сорок три года минуло, – плачет.

– Хосго плотестовать!

А – не на чем!

Фигофобов мрачно догадался:

– На заборе бы, что ли?

А в Питере и заборов нет, одни решетки.

Однако побежали на окраину, куда-то за бойни, нашли старенький заборчик, и, только что Гуманистов первую букву мелом вывел, вдруг – якобы с небес спустись – подходит городовой и стал увещевать:

– Это что же будет? За эдакое надписание мальчишек шугают, а вы солидные будто господа – ай-яй-яй!

Конечно, он их не понял, думая, что они – литераторы их тех, которые под 1001-ю статью пишут,[29] а они сконфузились и разошлись – в прямом смысле – по домам.

Так один погром и остался не опротестован, а гуманисты – без удовольствии.

Справедливо говорит люди, понимающие психологию рас, – хитрый народ евреи!

VIII

Вот тоже – жили-были два жулика, один черненький, а другой рыжий, но оба бесталанные: у бедных воровать стыдились, богатые были для них недосягаемы, и жили они кое-как, заботясь, главное, о том, чтобы в тюрьму, на казенные хлеба попасть.

И дожили эти лодыри до трудных дней: приехал в город новый губернатор, фон дер Пест, осмотрелся и приказал:

«От сего числа все жители русской веры, без различия пола, возраста и рода занятий, должны, не рассуждая, служить отечеству».

Товарищи черненького с рыжим помялись, повздыхали и все разошлись: кто – в сыщики, кто – в патриоты, а которые половчее – и туда и сюда, и остались рыжий с черненьким в полном одиночестве, во всеобщем подозрении. Пожили с неделю после реформы, подвело им животы, не стерпел дальше рыжий и говорит товарищу:

– Ванька, давай и мы отечеству служить?

Сконфузился черненький, опустил глаза и говорит:

– Стыдно…

– Мало ли что! Многие сытней нас жили, однако – пошли же на это!

– Им всё равно в арестантские роты срок подходил…

– Брось! Ты гляди: нынче даже литераторы учат: «Живи как хошь, всё равно – помрешь»…[30]

Спорили, спорили, так и не сошлись.

– Нет, – говорит черненький, – ты – валяй, а я лучше жуликом останусь…

И пошел по своим делам: калач с лотка стянет и не успеет съесть, как его схватят, изобьют и – к мировому, а тот честным порядком определит его на казенную пищу. Посидит черненький месяца два, поправится желудком, выйдет на волю – к рыжему в гости идет.

– Ну, как?

– Служу.

– Чего делаешь?

– Ребенков истребляю.

Будучи в политике невеждой, черненький удивляется:

– Почто?

– Для успокоения. Приказано всем – «будьте спокойны»,[31] – объясняет рыжий, а в глазах у него уныние.

Качнет черненький головой и – опять к своему делу, а его – опять в острог на прокормление. И просто, и совесть чиста.

Выпустят – он опять к товарищу, – любили они друг друга.

– Истребляешь?

вернуться

26

«Не о хлебе едином…» – цитата из Библии: «Не хлебом одним живет человек, но всяким словом, исходящим из уст божиих» (Пятая книга Моисеева, Второзаконие, гл. 8, стих 3; Евангелие от Матфея, гл. 4, стих 4).

вернуться

27

Летом 1909 г. была организована поездка членов Государственной думы и Государственного совета в Англию и Францию. В составе делегации были октябристы л кадеты, на многочисленных приемах всячески восхвалявшие русскую «конституцию». 10 июня на торжественном обеде премьер-министр Англии Асквит произнес речь, приветствуя сооружение «русского конституционного здания» («Биржевые ведомости», 1909, № 11151, 11 июня). Горький высмеивает неумеренные восторги буржуазной прессы по поводу результатов поездки в Англию. По словам председателя Государственной думы Н. А. Хомякова, входившего в делегацию, англичане сказали ему: «У вас есть всё то, чего нет у нас, у нас есть то, что вам нужно…» (там же, № 11172, 23 июня).

вернуться

28

С 1907 г. по 1911 г. вопрос о мерах борьбы с пьянством обсуждался на заседаниях Государственной думы и Государственного совета. Горький иронизирует но поводу постановлений, принятых Думой: увеличить емкость посуды, в которой продаются спиртные напитки (не менее 1/20 ведра), ограничить дни и часы торговли, снизить крепость водки и т. д. (см. «Обзор деятельности Государственной думы третьего созыва», ч. I. СПб., 1912, стр. 352–353; ч. II, стр. 538 и 546; «Биржевые ведомости», 1907, № 10238, 6 декабря и № 10244, 9 декабря).

вернуться

29

В «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных» эта статья называлась «О противных нравственности и благопристойности сочинениях, изображениях, представлениях и речах» («Свод законов Российской империи», т. XV. СПб., 1912, стр. VII).

вернуться

30

Наиболее откровенными проповедниками подобных настроений в литературе периода реакции были Ф. Сологуб, Д. Мережковский, З. Гиппиус, М. Арцыбашев.

вернуться

31

Имеется в виду политика П. А. Столыпина (1862–1911) и его лозунга: «Сначала успокоение, потом – реформы». Вступив на пост премьер-министра, он сказал в беседе с корреспондентами столичных газет 10 (23) июля 1906 г., что «во время революционного террора трудно действовать обыкновенными судами». И тут же пообещал: «…все либеральные реформы будут проведены, когда для этого будет подготовлена почва» («Биржевые ведомости», 1906, № 9892, 14 июля).

7
{"b":"35786","o":1}