Ты задул под шкурняк Марианне Перехлесттт добрую половину баяна и теперь она косится на тебя недобрым проширянным взором и чешет натроксевазиненную шишку на руке.

Ты раздолбал бра над постелью Седайко Стюмчека, лихорадочно пытаясь выключить свет на свой приход и обрушив, в итоге, сей светильник себе на голову…

Но, самое главное, ты раскровянил себе все места, докуда мог дотянуться, выдавливая по десятку раз прыщи из тех мест, где они были, когда-то были и когда-то будут… Твой крышняк вроде бы на месте, но от этого никому не легче.

И когда звучит сакраментальный вопрос Семаря-Здрахаря:

– Кто идет за банкой?! – Ты с готовностью протискиваешься в первые ряды, собираешь на себе взгляды присутствующих и посылаешься посмотреться в зеркало.

Из зеркала на тебя смотрит запекшаяся кровавая маска и ты понимаешь, что таким обликом распугаешь, конечно, ментов, но и барыги, завидев тебя такого, будут улепетывать со всех ног. Так что тебе придется оставаться в гордом одиночестве, пока твои винтовые сотрапезники не совершат вояж по маршруту хата-точка-хата. И пока они, движимые страстью к движению, будут двигаться, добывая двигалово, чтобы, совершив некие движения, двинуться и додвинуться, чтобы продолжить движение двигалова для продвижения двигательного движения, ты решаешь устроить им сюрприз.

«Вот, – думаешь ты, – они придут, а я к ним и сам додвинутый, и с баянами…»

Ты же помнишь, что на хате Седайко Стюмчека полно вторяков. Но не знаешь ты, что все эти вторяки раз десять как оттрясались, выбивались, перебивались, перевыбивались до такой степени, что эфедрина в них уже не то чтобы нулевое, а прямо-таки отрицательное количество, и они телепортационно, на расстоянии, уже могут впитывать Федю Эхфедринова из любых эх,бля,федриносодержащих жидкостей, еврейкостей, семиткостей, антисемиткостей, антитеррористических организаций и растворов…

Но, плюя на этот неизвестный тебе фак-т, ты, едва за полным составом гонцов, предупредивших тебя, чтоб не куролесил, не заморачивался и не все такой прочее, захлопывается дверь, ты оголтело несешься на винтоварню и начинаешь оттрясательный процесс. Тебя не смущает, что тяга – это уже даже не бенц, и даже не бенц с водой, а дикая смесь зиппы, калоши, керосина для зажигалок, “Startingfluid-a”, «Speedstart-a» и прочих неизвестных тебе растворителей… Тебя не смущает, что вторяки уже не морковного цвета, а цвет их напоминает раствор плохо сваренного винта – желтый, желтоватенький, словно моча выпившего литров десять пива пополам со стиральным порошком и карболкой… Тебя вообще ничего не смущает… И, видя, что на дне вторяков бултыхаются плюхи щелочи, смело хуячишь ее туда еще, еще и еще капельку, так, на всякий случай, надеясь, что запас не обладает эректильно-копулятивной функцией на анус…

И ты начинаешь трясти, трясти, вытряхивать, оттрясать, затрясывая, протрясывая, телепортационно, через взаимодействие кротовьих дыр и суперструнной симметрии, натрясывая туда тот самый э!федрин из всех доступных и недоступных источников, родников, драгстеров, каличных и холодильников почетных и непочетных астматиков…

И когда через битых об колено минут сорок, ты отделяешь тягу и закапываешь в нее солянку, там, внутри немедля образуется нечто, дико похожее на то, что надо… Хлопья… Те самые… Даже если не те самые – то тебе-то что? Тебе-то это пох… Ты-то оттряс, ты занялся выделением и выделил! Выделил нужный для догона порошок…

А когда еще через четверть часа кругов, нарезаемых вокруг водяной бани, с постоянными подуваниями, потрясываниями и проверками уровня кипящей в кастрюле субстанции, пополам с тараканами, волосьями и хлорными известками со стенок и накопившейся тяжелой воды, которой может хватить на ядерный реактор на медленных позитронах, ты снимаешь тарелку… То на ней – корка его… Пороха. Слегка корчиневатого, но пороха…

Отжимая его жопой, ты… Ерзаешь… Елозишь, жалея, что на твоей жопе нет зрячих глазей, так необходимых в данную секунду для наблюдения высыхания сокровенной в газете субстанции…

Именно субстанции… На кристаллы она похожа мало. Скорее пластилин. Но это тебя не может остановить. Ты знаешь, что делать. Запасшись газетами, ты то размазываешь пластилин с э?федрином по страницам, то соскабливаешь. Мажешь, собираешь, мажешь, мажешь, собираешь-соскребаешь, соскребаешь, разма-а-азываешь… Под конец кристалл черен от свинца но это кристалл!

Очередная водная экстракция, декантация, фильтрация… И на весах кристалл, похожий на кристалл, а не на зубную пасту «лесной бальзам».

Кристалла странно много – полграмма. Времени тоже странно много, прошли уже два с половиной часа, как гонцы отправились за банкой… И слуху о них нет, и духа их нема тоже… Но это тебя даже вдохновляет – есть еще время до прихода и их, и от того, что они принесут, и от того, что ты сейчас сварганишь…

А сделаешь ты… У-у-у!.. Эх!.. Йэх-ха! Настрой у тебя такой пиздатый, невъебенный прямо-таки просто настрой! С таким настроем невозможно сварить ничего, кроме такого же обалденного раствора!

Вот порох с компотом уже в фурике. Фурь попыхтывает йодоводородом на соляной бане. А ты наклонил голову, изогнулся весь, смотришь.

Внутри, за термонестойким стеклом идет реакция. Черная смесь вздувается пузырями. Пузыри то поднимаются, то опадают, лопаясь. На их месте тут же вздуваются новые… Процесс в разгаре самого разгара.

Постепенно реакционная среда меняется. Большие черные пузыри уступают место пузырям поменьше. Черный цвет медленно, упорно, через неопределимые глазом градации, превращается в коричневый. Коричневые пузыри уже не поднимаются, они неспешно бурлят.

Ты понимаешь, что времени до явления гонцов остается все меньше и меньше, и прибавляешь газ. Процесс сперва не реагирует, но потом заметно активизируется. Бурлирование активизируется. В отгоне булькает, по стенкам стекают капли. Они, доходя до кипящей вязкой жидкости, взрываются облачками то ли пара, то ли какого-то мутного газа. Все ближе конец реакции. Но ты хочешь сварить такой крутой продукт, такой нехилый, что сознательно затягиваешь процесс. Чем дольше – тем круче.

Ты представляешь рожу Семаря-Здрахаря, когда он, войдя, обнаружит что его уже ждет раствор, что ты уже свежевтресканный, валяешься на приходе, а вокруг тебя, разложенные в виде звезды, лежат заряженные баяны.

Размечтавшись, ты через какое-то время обращаешь внимание на фурь. Странное дело. Там уже ничего не кипит. Смесь стала совершенно белой. Не прозрачной, а белой, как загустевшее молоко.

Надо добавить температуры, решаешь ты. Но даже на полном газу ничего не происходит. Ничего, думаешь ты, разойдется.

Отойдя в комнату за сигаретой, ты бросаешь взгляд на часы и охуеваешь. Гонцов нет ровно семь часов. Из них три ты отбивал, а четыре уже варишь.

Не, думаешь ты, пора реактор снимать.

Но, сняв его, ты обнаруживаешь, что белый налет – он только на стенках. А весь объем реакционной смести превратился в прочный, не поддающийся воздействию струн и прочих острых предметов, кусок угля…

«Глюка такая была, нах… Я, прям, бля, чуть не обхезался, нах… Просто пиздец, бля, нах… Если б то не глюка была – то ваще бы кикоз, нах…

Зырь, втетенился, нах… Ништяк, нах… Заебца на веревку встало, нах… Варила, типа, не туфту спаял, нах… Конкретно пацанский, такой, винтец, нах…

Ну, там, кто по что, нах… Кто шмару драть, нах… Кто лысого гонять, нах…

Я, бля, тада шишак свой конкретно попарил, нах… За всю хуйню, нах… Под конец дырищу уж на сухую полировал, нах… Спустил шмаре на ебало, да на дальняк посцать, нах…

Возвертаюсь, в окошко секанул, нах… Ебать мой лысый хуй, мусора, нах!.. Срисовали, што на хате движняк нехилый и конкретно припасли, нах!.. Ебана Богородица, нах!.. Я, прям к полу и прикипел, нах… Потом разрулил, нах… Хули я столбом посередке уперся, нах?.. Я ж так всех попалю, нах… За штору мухой шифранулся, нах… Секу, нах…