– Кто такой? Что везем?

Навотно Стоечко пачпорт достал, засветил московскую прописку. Тут нормально все.

– А в сумке что? Что это такое красное в пакетике? А белое в коробочке? А прозрачненькое в бутылочке? А весы зачем? О! А зачем вам так много шприцов?

– Это, – говорит Навотно Стоечко, – лекарства. У меня ферма небольшая. Я кошек развожу и на шкурки пускаю. Очень выгодное дело. Их красят, а потом за кролика выдают. Но это не я делаю. Я только кошек развожу и продаю. А они, твари такие, болеют. Вот для этого и шприцы, и лекарства.

– А весы на хуя? – спрашивают менты.

– А лекарства-то на чем взвешивать? Их же надо отмеривать на килограмм веса…

– Ладно, – говорят менты, – хоть и подозрительный у тебя вид, да иди уж…

Ушли менты. А Навотно Стоечко из поезда на остановке Чевеида Снатайко вышел, наверх поднялся… А в переходе его снова менты цепляют.

Навотно Стоечко и им наплел про кошкоферму. Поверили.

Вышел из перехода. На остановку встал, троллейбуса ждать.

Снова менты!

В третий раз прогнал свою телегу Навотно Стоечко.

И снова менты поверили.

А Чевеида Снатайко дома не оказалось. Он к своему бабу пошел.

Так Навотно Стоечко за тот день еще два раза задержали. Он уж телегу про кошкоферму до мельчайших деталей отточил. А как оставил стрем-пакет дома, дальше пошел – никто к нему больше не доебывался.

В одной общаге была комната. Жили в ней Семарь-Здрахарь и Седайко Стюмчик. Седайко Стюмчик был спокойный, а Семарь-Здрахарь нервный. Ибо употребляли они внутривенный наркотик первитин, который, похерив всю международную квалификацию, называли они первинтином. А почему? Первитин – он чистый. Химически чистый. Рафинированный даже. А первинтин – дело другое. Во первых, когда его варишь, газы через отгон должны винтом отходить. По спирали. Во вторых, когда его варишь, то надо реактор обязательно покачивать, чтоб реакционная смесь тоже вращалась. Причем, если она там внутри вращается по часовой стрелке, то винт выйдет мужским, мощным, грубым, с ломовым приходом и короткой таской. А если против часовой его закручивать, то сваришь винта женского. Мягкоприходного и долготаскучего. Таким хорошо бабов трескать, что они ебать себя давали. А в третьих, должен же как-то первитин фабричный и фармацевтический хоть на одну букву отличаться от первинитна самопального?

Поскольку Седайко Стюмчик был спокойный, то и винта он варил спокойно. Не шебутясь.

Сначала расставит всю химию по полочке. Приготовит всю посуду, вымоет, протрет насухо. А лишь после этого варить начинает. И все у него аккуратненько получается. Ничто не сыпется, ничего не проливается, ничего не взрывается. И делал он все потому споро. Мог за час управиться. А то и быстрее. Но мог и медленно варить. Под настроение.

А Семарь-Здрахарь был нервный. И варил он нервно.

Надо Семарю-Здрахарю что-то, так он носится по всей комнате. Разыскивает. Все с места на место переставляет. Ничего найти не может. Все просыпает, все проливает, все у него взрывается и воняет. И делал он поэтому не так быстро, как Седайко Стюмчик. Мог и два, и три часа варить.

Седайко Стюмчик был спокойный. Он и трескался спокойно, хотя веняки у него были хилые и хуевые.

Наберет винта в баянку, перетягу намотает и веняки прощупывает. А как нащупает – так и втреснет себя с первого раза.

А Семарь-Здрахарь был нервный. И трескался он нервно. А веняки у него были такие, что другие торчки в них бы с завязанными глазами попадали.

Перетягу Семарь-Здрахарь кое-как наложит, бах, куда ни попадя, еще раз бах! С десяток дырок сделает, пока в канатище свой попадет. И еще не факт, что не задует.

Когда варил Семарь-Здрахарь Седайко Стюмчик сидел тихо. Не мешал. Лишь иногда, когда Семарь-Здрахарь совсем уж что-нибудь потеряет, подсказывал, где это находится. А Семарь-Здрахарь это там находил, и злился.

Когда варил Седайко Стюмчик, Семарь-Здрахарь вьюном вился вокруг него и мешал безмерно. То одну склянку возьмет, то другую. То проверит сколько красного осталось, то сколько щелочи. И ничего на место обратно не положит. Седайко Стюмчику приходилось и за реакцией глядеть, и за Семарем-Здрахарем. Поэтому Седайко Стюмчик всегда все находил с первого раза. Семарь-Здрахарь видел это, и злился.

Седайко Стюмчик, даже после того как вмажется, все равно оставался спокойным.

Он или спокойно ебал приведенного баба, или, если баб вдруг отказывался, спокойно заморачивался себе на чем-то. Или книжку читал, или кроссворд гадал, или к сессии готовился.

А Семарь-Здрахарь, уж на что нервный, так после того как вмажется, становился еще нервознее.

Не успеет приходнуться, как уже догнаться требует. Или требует песенку определенную ему тут же поставить. А когда Седайко Стюмчек ее находит на кассете, тут же другую хочет.

Седайко Стюмчек и на отходняках спокойным оставался.

Когда винт кончался, Седайко Стюмчек спокойно засыпал.

А Семарь-Здрахарь уж на что нервный, когда его перло, на отходе таким нервным становился, что дальше некуда.

Оголтеет Семарь-Здрахарь донельзя и ищет, чем бы втрескаться. Вторяки перетрясает, библиотеки замачивает, варит какую-то поебень. Или ищет заныканный винт. И однажды он его нашел. Машина, а в ней три куба желтой жидкости. Желтое – значит винт. И втрескал себе это Семарь-Здрахарь.

А в машине оказалась концентрированная солянка!

И с тех пор Семарь-Здрахарь стал куда спокойнее.

– Слушай… А почему ты торчишь, а не пьешь, как все нормальные люди?

– Уж лучше торчать, чем быть похожим на этих гнусных алкашей.

Вот такой документ, составленный наркоманами, попал однажды на стол одному из депутатов. Депутат посмеялся и выкинул листок в корзину.

Однажды Шантор Червиц сварил особого винта. Но то, что винта он сварил особого, он узнал только после того, как им втрескался сам. А пока он на приходе валялся, бычок смоля, да приходские песенки слушая, Блим Кололей и Навотно Стоечко тоже им втрескались. И тоже просекли, что винта они втрескали не простого, а особенного.

Оприходовался Шантор Червиц и начал он тут же глиптеть.

А Навотно Стоечко и Блим Кололей, даже не оприходовавшись как следовает, стали этот глиптеж слушать и вопросы задавать наводящие. И интересно им было.

Ведь глиптел Шантор Червиц не абы что, а самую что ни на есть натуральную историю Атлантиды. Со всеми именами, деталями и подробностями. Всяким Платонам с их «Диалогами» такое и не снилось.

Начал Шантор Червиц с анатомических особенностей атлантов. От них перешел и психологии. От психологии – к мировоззрению. От мировоззрения к теории власти. От теории власти – к практике власти. От практики власти – непосредственно к самой истории этого континента, его жителей и взаимодействию их с менее и более цивилизованными расами в те годы на Земле обитавшими.

Всего глиптел Шантор Червиц ровно двадцать один час с минутами, без перерывов на поспать, поссать, посрать, пожрать и попить. Разве что курил он как индейский вождь на переговорах с теми самыми атлантами.

А Блим Кололей и Навотно Стоечко внимали и кивали. А когда ошибался невзначай Шантор Червиц в датах или транскрипции имен атлантических, тут же перебивали и поправляли, так, чтобы правильно все было.