Син ухитрился ни разу не поморщиться, но про себя решил, что дети — это в конечном счете совсем не романтично. Лучше уж ходить строем.

— Вся карета пропахнет, — виновато сказала Верити, глядя на запачканные пеленки.

— Выбросьте их в окно, — посоветовал Син. — Только как можно дальше в кусты, чтобы не бросались в глаза.

Однако глядя, как Верити изготавливается для броска, он понял, что пеленки усеют всю дорогу.

— Дайте их мне, — сказал он со вздохом.

На войне ему довелось повидать всякого, но ни одно зрелище не было столь отталкивающим, как этот ком испачканных тряпок. Забросив его в ближайший кустарник, Син отчаянно пожалел, что не может вымыть руки с мылом.

— Если нужно, чтобы Уильям дольше спал утром, сейчас с ним придется поиграть.

Сказав это, Верити принялась забавлять малыша песенками, хлопками в ладоши, гримасами. Покачала его на одном колене и на другом, положила на спинку и пощекотала, перебрала по очереди его пальчики. Поскольку ребенок гулил, смеялся и премило пускал пузыри, Син ощутил к нему прежнее расположение. Покосившись на Чарлз, он отметил, что она наблюдает с поистине материнской улыбкой на губах.

Из нее выйдет хорошая мать, подумал он с неожиданным стеснением в груди. Казалось странным, что она может иметь детей с любым мужчиной, с каким только пожелает. Черноволосых детей. Или белокурых. Это казалось каким-то не правильным, просто не вписывалось в картину.

Как ее все-таки зовут, эту «леди Чарлз»? Неужели Констанс? Это ей совсем не идет. Куда лучше звучит «моя дорогая Чарлз».

«Моя дорогая Чарлз, меня тянет к вам настолько, что я подумываю о браке и совместном отъезде туда, где воюют. Увы, большая часть вашей жизни пройдет в дальних странах, в чужих стенах и притом вдали от меня, но если вам легко даются иностранные языки и обычаи, вы не пропадете, а я буду приезжать на побывку так часто, как позволит положение на фронтах. Или вы предпочитаете странствия вместе с полком? Тогда заранее привыкайте к блохам, грязным дорогам и белой косынке медсестры…»

Син вздохнул, вообразив себе, в какой восторг приведут Чарлз подобные перспективы.

Можно еще выйти в отставку. Родгар все время возвращается к этой теме. Но может ли прирожденный военный заделаться штатским? Даже если и может, он никогда не будет счастлив. Ему будет недоставать собратьев по оружию, трудностей, опасностей, дальних стран. Чем он займется? Будет слоняться по Лондону или растить репу в провинции?

И то и другое одинаково скучно и не кончится добром. Именно скука толкнула его на эту авантюру.

Тем временем Чарлз смеялась выходкам ребенка, и лицо ее светилось той же невинной радостью. В эти минуты в ней не было ничего угрюмого или колючего. Ах, как все запуталось!

Хотелось отвлечься. Син огляделся, заметил мятую газету, зажег в одном из внутренних фонарей свечу и углубился в армейские новости.

Французскому владычеству в Америке пришел конец, но американцы вели себя по большей части тихо. Зато шумели английские колонии в связи с новым налогом. Русская императрица Екатерина ввергла страну в конфликт с Австрией. Вот это уже было интереснее, так как Син со своим полком вполне мог угодить в какой-нибудь Ганновер. После диких просторов Нового Света Европа не слишком влекла его к себе.

— Хотите, я вам почитаю? — спросил он своих спутниц, прежде чем перейти к новостям мирным.

— Да, конечно! — обрадовалась Верити.

— Нет, не стоит! — запротестовала Чарлз.

Сину показалось любопытным, что она шарахается от каждой газеты. Что можно натворить, чтобы привлечь внимание газетчиков? Поскольку мнения разделились, он все же принялся за чтение. Прочел о бунтах в России, о новшествах в сталеплавильном деле, о пожаре в Дувре, о суде над отравителем всей своей семьи. Он читал медленно, при этом изучая совеем другую колонку.

Там говорилось об исчезновении Верити, но ни словом не упоминалось о Чарлз. Из-за чего же тогда весь сыр-бор?

Син еще раз просмотрел статью. Вдова такого-то от горя потеряла рассудок и исчезла в неизвестном направлении с грудным ребенком, которому смерть отца принесла состояние и титул баронета. Отец несчастной и семья ее покойного супруга предлагают вознаграждение за любые сведения о ее местонахождении. Далее следовали заверения в любви и всемерном снисхождении.

Статья заканчивалась экскурсом в область генеалогии. Леди В.У., урожденная У., приходится дочерью графу У. и сестрой леди Ч.У.

Он вспомнил, и перед мысленным взором возникло имя. Честити Уэр — вот как звали даму его сердца.

Пресловутая Честити Уэр.

Син поспешно вернулся к чтению вслух. Так как он выбрал статью наугад, это оказалось эссе о тонкостях перевода сонетов Шекспира на немецкий язык, невообразимо сухое и скучное. Впрочем, будь это сочная и блистательная критика, это не сыграло бы роли, так как мысли его были заняты совсем другим. Когда эссе наконец закончилось, Син предложил газету своим спутницам, но получил единодушный отказ и отложил ее в сторону. Едва прикрытое облегчение отразилось при этом на лице Чарлз.

На лице Честити Уэр.

Нужно еще было привыкнуть к звуку ее настоящего имени, хотя Син не мог не признать, что целомудрие идет ей вопреки репутации. Кстати, о репутации! Как ко всему этому отнестись?

В памяти всплыли откровения Генри Вернема о том, что граф Уолгрейв обрил дочери голову в наказание за распутное поведение, обнаружив у нее в постели мужчину. Это трудно было увязать с тем, что Син знал о Честити. Кем бы она ни была, что бы собой ни представляла, он просто не мог поверить, что она меняла мужчин как перчатки.

Но все остальные поверили.

Син уже находился на пути к выздоровлению, когда Брайт привез из Лондона много забавного, надеясь его развлечь. В числе прочего там была коллекция свежайших карикатур: на королеву-мать и Бьюта, этого шотландца, что пиявкой присосался к английскому трону; на отставленного от власти русского императора и Екатерину, которая, если верить слухам, спала с каждым, кроме своего слабовольного супруга; на леди Честити Уэр, героиню недавнего скандала в высшем свете.

Граф Уолгрейв Непогрешимый имел много недругов, и те ухватились за шанс свести с ним счеты. Син живо помнил одну из карикатур: граф, безобразный и обрюзгший, отшатывается от постели, где, развратно улыбаясь, его упитанная дочка лежит под истекающим слюной любовником. Подпись гласила: «Где уж нам уж выйти замуж!»

Глядя на скромницу на сиденье напротив, Син не мог не сопоставить ее чистые черты с обликом воплощенной блудницы с карикатуры. Скорее всего автор в глаза не знал объекта своих нападок, не думал, сколько в этой истории истины, и видел лишь предлог блеснуть едким юмором, мазнуть грязью имя высокопоставленного человека.

Как обычно в таких случаях, карикатур было множество, на все вкусы. Они красовались в витринах книжных лавок, на газетных стояках, доступные любому: один пенс — черно-белая, два пенса — цветная. Они переходили из рук в руки, вызывая злорадство, насмешки, презрение.

Видела ли их героиня скандала? Син очень надеялся, что нет.

Брайт расписал ему эту историю в красках. Выходило, что граф за какую-то провинность запретил дочери появляться на еженедельном семейном рауте. Добросердечная леди Трелин вступилась за нее, сумела смягчить отцовское сердце, и граф в сопровождении группы гостей лично отправился в комнаты дочери, чтобы отменить запрет. Именно тогда Честити и была поймана с поличным.

С таким количеством свидетелей не было никакой надежды замять скандал, хотя граф и сделал попытку устроить скоропалительный брак любовников. Все могло бы ограничиться злословием, но Честити Уэр сама вырыла могилу своему доброму имени, наотрез отказавшись венчаться. Выступить против светских условностей — грех более тяжкий, чем внебрачная связь. Хотя лорд и леди Трелин, известные своей безупречной репутацией, дольше других отрицали вину Честити, в конце концов им пришлось от нее отвернуться под страхом остракизма и даже принести свои извинения исстрадавшемуся отцу.