Одну сторону Площади занимает кафе «Рандеву» – лабиринт кухонь, ресторанов, тесных спален, опасных железных балконов и подвалов, сообщающихся с подпольными банями.

На обитых белым шелком табуретах сидят голые Отщепенцы, потягивающие цветные сиропы через алебастровые соломинки. У Отщепенцев нет печени, и они питаются исключительно сладостями. Тонкие лилово-синие губы скрывают острый как бритва черный костяной клюв, которым они частенько разрывают друг друга в клочья в драках из-за клиентов. Во время эрекции эти твари выделяют из пенисов вызывающую привыкание жидкость, которая продлевает жизнь, замедляя обмен веществ. (И в самом деле, оказалось, что все вещества, способствующие долголетию, вызывают привыкание в такой же степени, в какой они эффективны при продлении жизни.) Наркоманов, пристрастившихся к жидкости Отщепенцев, называют Рептилиями. Несколько Рептилий с их гибкими костями и черно-розовой плотью развалились в креслах. За ушами у них растут веера из зеленого хряща, покрытого полыми, способными напрягаться волосками, через которые Рептилии впитывают свою жидкость. Веера, которые время от времени шевелятся от прикосновения невидимых потоков, служат также неким средством общения, известным только Рептилиям.

Во время возникающей раз в два года Паники, когда Город с адским шумом штурмует жестокая Полиция Грез, Отщепенцы скрываются в самых глубоких расщелинах стены, герметически закрываясь в глиняных ячейках и целыми неделями пребывая в биостазе. В эти мрачные, страшные дни Рептилии все быстрее и быстрее носятся по улицам, с воплями обгоняя друг друга на сверхзвуковой скорости, и их гибкие черепа колышутся на зловещих ветрах агонии, типичной для ничтожных тварей.

Полиция Грез распадается на катышки гнилой эктоплазмы, выметаемые старым джанки, кашляющим и харкающим на утренних ломках. Появляется Человек Отщепенцев с алебастровыми кувшинами жидкости, и Рептилии приходят в себя.

Воздух вновь неподвижен и прозрачен, как глицерин.

Матрос увидел свою Рептилию. Он переместился поближе и заказал зеленый сироп. У Рептилии были маленький круглый дискообразный рот из бурого хряща и ничего не выражающие зеленые глаза, почти полностью закрытые тонкой пленкой век. Матрос подождал часок, и наконец тварь уловила его присутствие.

– Есть яйца для Толстяка? – спросил он, и от его слов слегка зашевелились волоски на веере Рептилии.

Рептилии потребовалось три часа, чтобы поднять три прозрачных розовых пальца, покрытых черным пухом.

Несколько Мясоедов лежат в блевотине, не в силах пошевелиться. (Черное Мясо, подобно испорченному сыру, невыразимо приятно на вкус и вызывает тошноту, так что едоки едят, блюют и снова едят, пока не упадут в изнеможении.)

Скользящей походкой вошел накрашенный юноша и схватил одну из больших черных клешней, источавших сладкий тошнотворный запах, клубившийся по всему кафе.

Заметки о дезинтоксикации. Паранойя раннего отнятия… Все приводит в уныние… Тело безжизненное, рыхлое, вялое.

Кошмары отнятия. Кафе с зеркальными стенами… Пустое… Чего-то жду… В боковой двери появляется человек… Невысокий тщедушный араб, одетый в коричневую джеллабу, с седой бородой и серым лицом… У меня в руке кувшин с кипящей кислотой… Охваченный пароксизмом неотвратимости, я выплескиваю кислоту ему в лицо…

Все похожи на наркоманов…

Погулял немного в больничном дворике… Кто-то пользовался без меня моими ножницами, они испачканы какой-то липкой рыже-бурой дрянью… Наверняка эта сука-медсестра подстригает свою мочалку.

Жуткого вида европейцы захламляют лестницу, перехватывают сестру, когда мне нужно лекарство, выливают в раковину мочу, когда я умываюсь, целыми часами занимают туалет – вероятно, пытаются вытащить напальчник с бриллиантами, который запрятали в жопе…

И в самом деле, по соседству со мной обосновался целый клан европейцев… Престарелая мамаша легла на операцию, и там же поселилась дочь – проследить, чтобы старую манду обслуживали как следует. Странные посетители, видимо, родственники… Один из них вместо очков носит штуковины вроде тех, что ввинчивают себе в глаза ювелиры, когда рассматривают драгоценные камни… Вероятно, спившийся огранщик алмазов… Человек, который угробил Трокмортонский алмаз и был с позором изгнан из отрасли… Все эти ювелиры в сюртуках стоят вокруг Алмаза в ожидании Человека. Погрешность в одну тысячную дюйма полностью уничтожает камень, и им приходится специально выписывать из Амстердама типа, способного выполнить эту работу. И вот он, мертвецки пьяный, входит, пошатываясь, с огромным отбойным молотком и крошит алмаз в пыль.

Я не пытаюсь выяснить, что это за люди… Продавцы наркотиков из Алеппо?.. Торговцы выпоротками из Буэнос-Айреса? Подпольные скупщики алмазов из Йоханнесбурга?.. Работорговцы из Сомали? Уж коллаборационисты-то – по меньшей мере…

Непрерывные сны о джанке: я ищу маковое поле… Самогонщики в черных стетсонах показывают мне дорогу в ближневосточное кафе… У одного из официантов есть выход на югославский опиум…

Покупаю упаковку героина у малайской лесбиянки в теплой белой полушинели с поясом… Краду завернутый в бумажку дозняк в тибетском зале какого-то музея. Она то и дело норовит выкрасть его обратно… Я ищу место, где можно вмазаться…

Решающий момент отнятия наркотиков – это не ранняя стадия болезни в острой форме, а последний шаг из джанковой среды на свободу… Настает кошмарная интерлюдия паники на клеточном уровне, жизнь замирает между двумя способами существования… В этот момент жажда джанка концентрируется в последней всеохватывающей тяге и, похоже, достигает сказочного могущества: обстоятельства складываются так, что джанк сам плывет вам в руки… Вы встречаете забытого старого шмекера, вороватого больничного санитара, выписывающего рецепты лепилу…

Часовой в форме из человеческой кожи: чернокожая куртка с пуговицами из желтых кариозных зубов, блестящий эластичный пуловер медно-красного индейского цвета, широкие брюки, покрытые северным юношеским загаром, сандалии из мозолистых подошв молодого малайского фермера, пепельно-смуглый шарф, завязанный узлом и заправленный под свитер. (Пепельно-смуглый – это сероватый цвет под смуглой кожей, иногда встречается у людей смешанного черно-белого происхождения, если смеси не получилось и цвета отделились друг от друга, как масло и вода…)

Этот Часовой – настоящий франт; поскольку ему нечем заняться, все жалованье он тратит на наряды и трижды в день переодевается перед громадным увеличивающим зеркалом. У него по-латински красивое гладко выбритое лицо с карандашной линией усиков и маленькими черными глазками, невыразительными и жадными, бессмысленными глазками насекомого.

Когда я добираюсь до границы, Часовой выскакивает из своей каситы, на шее у него висит зеркальце в деревянной рамке. Он пытается стащить зеркальце с шеи… Такого еще никогда не было, никто ни разу не достигал границы. Снимая зеркальце, Часовой повредил рамкой гортань… Он потерял голос… Он открывает рот, и виден дергающийся внутри язык. Невыразительное, гладко выбритое молодое лицо и открытый рот с шевелящимся внутри языком невероятно омерзительны. Часовой поднимает руку. Все его тело подергивается в судорожном отрицании. Я подхожу к цепи, протянутой поперек дороги, и снимаю ее с крюка. Она падает с лязгом металла о камень. Я иду дальше. Часовой стоит там же, в тумане, и смотрит мне вслед. Затем он снова накидывает цепь на крюк, возвращается в каситу и принимается дергать себя за усики.

Только что принесли так называемый завтрак… Без скорлупы яйцо вкрутую являет собой нечто такое, чего мне прежде видеть не доводилось… Очень маленькое яичко желто-бурого цвета… Наверное, снесено утконосом. В апельсине оказался огромный червяк, и было крайне мало всего остального… Он явно обосновался там с самого начала, раз и навсегда… В Египте водится червяк, который забирается человеку в почки и вырастает до громадных размеров. В конце концов от почки остается лишь тонкая оболочка вокруг червя. Неустрашимые гурманы ценят мясо Червя превыше всех прочих деликатесов. Говорят, оно неописуемо приятно на вкус… Интерзонный коронер, известный как Ахмед Аутопсия, сколотил состояние, торгуя Червями.