Вилла ответила на поклон так же учтиво. Салиху же она просто улыбнулась и кивнула, а тот, продолжая расчесывать длинную шерсть симурана, так же приветливо и весело кивнул ей в ответ.

Вилла зацокала, защелкала по-птичьи, рассказывая что-то хворому венну. Он внимательно слушал. Салих видел, как непроизвольно напрягается северянин, как каменеет его лицо, чуть перекошенное из-за шрама, как беззвучно шевелит он губами – пытается понять и ответить. Саккаремец покачал головой. Для чего все это венну? Он что, собирается остаток дней провести среди виллинов? Усыновили его Крылатые, что ли?

При последней мысли волна жгучей зависти захлестнула Салиха. Он сам от себя такого не ожидал. И, чтобы не думать о своей бескрылости с такой горечью, обратился мыслями к Алахе. Никаких Крылатых, самых прекрасных, самых добрых и могущественных, не променял бы он на свою маленькую госпожу.

Ему было тревожно. Алаха ушла в пещеры и до сих пор не вернулась. Крылатые знали об этом – некоторые понимали речь Бескрылых, и Салих рассказал им все, что мог. Он не объяснил им только одного: кем приходится ему Алаха. Но виллины, похоже, и сами это прекрасно поняли. Без всяких разъяснений.

Вилла оставила яблоки венну и ушла. Венн взял одно, поднес к носу, зажмурился. Вспоминал что-то, должно быть. Затем открыл глаза и встретился взглядом с Салихом. Сообразив, что неучтиво было бы угощаться, не пригласив разделить трапезу, он кивнул саккаремцу. Вслед за Салихом двинулся и симуран. Крылатому псу явно нравилось, когда его гладили и ласкали. Так втроем они и сели в кружок.

Салих, жестом поблагодарив немногословного венна, взял большое красное яблоко. Откусил кусок и подал зверю. Симуран осторожно понюхал, затем забрал кусок яблока в пасть и подержал некоторое время – видимо, для того, чтобы не обижать человека. После чего выложил нетронутое яблоко на землю и слегка отодвинул морду.

– Они не любят яблок, – сказал венн.

Симуран сделал нарочито скорбные глаза и шумно вздохнул. Салих засмеялся и еще раз погладил зверя.

– А я – очень люблю, – заявил он, с хрустом вгрызаясь в румяный бок.

"Как это венны не чувствуют неловкости? – думал Салих, поглядывая на своего сотрапезника. – Молчат себе и молчат. Как будто и впрямь не люди, а чудища какие-то из чащи лесной… Нельзя же так." И он заговорил первым:

– Не сочти за неучтивость, почтенный…

Венн подавился яблоком. Салих не сразу понял, что такой сокрушительный эффект имело обращение "почтенный". "Проклятье, – подумал саккаремец, – да я настоящий осел! Если моя догадка верна – а она верна, потому что такой дивный цвет лица можно заработать только в одном месте! – то этого человека чрезвычайно долго никто не именовал почтенным…"

Однако Салих решил, что исправлять ошибку уже поздно и лучше всего будет идти напролом. Если венны и впрямь такие дикари, какими слывут, то молчаливый гость Крылатых оценит прямоту и честность собеседника.

– Не знаю, как заговорить с тобой, чтобы не задеть твоей гордости, почтенный, – повторил Салих, – поэтому заранее прошу прощения. Скажу то, что подумал, а ты не сочти за обиду…

– Не сочту, – проворчал венн.

– Там, откуда я родом, меня называли Салих, – продолжал саккаремец. – Но, сдается мне, побывал я и в тех местах, где ты оставил немалую толику здоровья.

В глазах венна появился опасный блеск.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – глухо проговорил он.

Салих покачал головой.

– Есть ли смысл говорить неправду? – спросил он. – Особенно сейчас!

Лицо венна окаменело. Салих вторично выругал себя ослом. И опять попытался спасти положение.

– Я был там, – сказал он. – Пойми: я вырвался из Самоцветных Гор без малого год назад… Мне подумалось, что я мог бы помочь тебе. Ведь ты – оттуда?

– Может быть, и оттуда, – нехотя сказал венн. И взял еще одно яблоко.

Они помолчали некоторое время, а потом венн неожиданно заговорил:

– Я до сих пор шарахаюсь от собственного отражения… Как увижу в воде или в зеркале – так мороз по костям пробегает. Ведь там, – он стукнул себя по груди и снова кашлянул, – ТАМ я до сих пор вижу себя двенадцатилетним…

Салих содрогнулся.

– Ты под землей с ДВЕНАДЦАТИ ЛЕТ? – переспросил он.

Венн опустил веки. Из уголка глаза выкатилась слеза – но он не плакал, просто слишком долго держал глаза открытыми на ярком свету. Салих понял и это.

– Боги! – вырвалось у него. – Полтора года чуть не убили меня, а ты провел там десятки лет…

Не открывая глаз, венн сказал:

– ОДИН десяток.

Снова повисло молчание. Салих разглядывал своего собеседника, пытаясь освоиться с услышанным. Один десяток – а было двенадцать… Что же это означает?

– Тебе двадцать два года? – вырвалось у саккаремца. И он поспешил добавить: – Прости, почтенный, но я никак не ожидал… Боги, я – осел! Не соображаю, что говорю.

Венн скривил рот в ухмылке.

– Двадцать два года. А похож на старика, верно?

– Верно, – согласился Салих. Не было смысла лгать. Этот человек и без того все знал. – Но молодость все лечит… Затянутся и твои раны, поверь.

– Может быть, – сказал венн. – Я не собираюсь жить долго.

– Это не тебе решать, – отозвался Салих.

Венн вдруг широко раскрыл глаза. Больные, слезящиеся. И Салих увидел в них нехороший огонек.

– Почему? – спросил венн в упор. – Почему не мне? Я должен дожить до… одного дела. Дойти. Это будет достойное завершение…

Салих вдруг расхохотался. Симуран покосился на Бескрылого – что это он так расшумелся ни с того ни с сего? – и слегка отодвинулся.

– Ты хочешь отомстить! – уверенно произнес Салих. – Я так и думал… Я тоже хотел. А когда вырвался, когда добрался до места и разузнал все поподробнее, то оказалось, что мстить-то некому… Вот и остался…

Венн отчужденно молчал. По его лицу Салих без труда прочел ответ. Тот, кому собрался мстить северянин, жив и процветает. И ведать не ведает, что процветать ему осталось очень недолго. Что смерть его уже на свободе и сейчас набирается сил, чтобы дотянуться и сдавить костлявые пальцы на ненавистном горле.

– У каждого свой путь, – выговорил наконец венн.

Он снова растянулся на траве и закрыл глаза.

Салих хрустел сочными яблоками, прижимался спиной к горячему, мягкому боку зверя и разглядывал своего нелюдимого собеседника. Теперь уже не украдкой, поскольку тот, кажется, задремал и не мог оскорбиться при виде такого откровенного любопытства.

В том, что венн был зверски избит – судя по всему, не так давно, – Салих не усматривал ничего удивительного. Если знать, из какого ада вырвался этот человек… Обмотанные бинтами ноги – обморозил он их, что ли? Где? Если его выкупили друзья или единоверцы, то почему допустили?.. Или же он поранил ноги еще на руднике?

И главное. Что он делает среди Крылатых Господ? Почему они приютили бывшего каторжника? Почему они, а не люди, внесшие за него выкуп? Неужели он настолько досадил им, что они бросили его умирать в горах, без помощи и поддержки? Не могли же эти люди, которые, судя по всему, посвятили свою жизнь делам милосердия (иначе зачем им было вызволять каторжника!) оставить строптивого и угрюмого венна больным одного?

Все эти вопросы вертелись у Салиха на кончике языка. Он так измучился, что в конце концов спросил:

– Прости мою назойливость, почтенный… – Венн уже не вздрагивал, слыша это обращение. Но имени своего упорно не называл. А коли так, то пусть терпит "почтенного", решил Салих. – Прости, но один вопрос не дает мне покоя…

Венн приоткрыл глаза.

– О чем ты хотел спросить меня, Салих из Саккарема?

"Определил по выговору, откуда я родом", – понял Салих. И не стал удивляться.

– Я хотел спросить: почему те, кто вызволил тебя из рудника, бросили тебя одного?

Венн еле заметно улыбнулся.

– Меня никто не вызволял, – сказал он. – Я вызволился сам.

– Так не бывает! – не сдержавшись, воскликнул Салих. И тотчас поправился, опасаясь слишком сильно задеть обидчивого северянина: – То есть, я хочу сказать, что никому еще не удавалось вырваться на волю из Самоцветных Гор без посторонней помощи.