Алаха вела себя странно. Непривычно. Подавленно молчала, глядела себе под ноги. Усвоила какую-то мелкую, семенящую походку – как ходят здешние женщины, когда на голове несут полный воды кувшин. В разговоры не вступала. Все смотрела куда-то в сторону, отводя глаза, точно боясь заплакать.

Одиерна – та вообще жалась по углам. Все ей было страшно, от всего вздрагивала, как пойманная птичка.

И ни одна не желала работать по дому…

Нет, не таким представлялся Салиху в самых безумных мечтах СВОЙ СОБСТВЕННЫЙ ДОМ. Не таким! Виделся ему и очаг, и выпекающиеся на кухне лепешки, и тушеное мясо, и острый соус, и пучки резко пахнущей зелени… Все это можно было купить на рынке и кое-как приготовить собственными руками. А потом? Сидеть в одиночестве и молчании, обмакивая мясо в соус, заворачивая его в лепешку, жевать, не чувствуя вкуса?

Для чего ему дом, если нет хозяйки? Нанять прислугу? Нет уж. Он сам себе прислуга. И Алахе – тоже. А Одиерна… Замуж бы ее выдать, что ли. Одна только беда с нею.

Так минула неделя, за ней потянулась другая. И день ото дня становилось все хуже и хуже. От такой болезни никаким лекарством не исцелишься. Да и слова-то такого нет, чтобы хворь, одолевшую и Салиха, и двух его спутниц, назвать по имени и тем самым изгнать за порог. Кого на помощь покликать? Каких Богов? Может, Бесноватые пособят?

Может, и пособят… а скорее всего – нет.

Салих был близок к отчаянию.

В сумерках сидел он один на пушистом ковре, оставшемся от прежних хозяев, – те продали дом почти со всей утварью, за что Салих заплатил чуть дороже, чем намеревался. Лампу не зажигал – незачем. Вечер принес с собой прохладу и тишину. Да, тихая окраина, как и было обещано. Салих горько усмехнулся. Слишком тихая, на его вкус. Не звенели в доме голоса, не раздавались песни. И Алаха, как подстреленная лань, где-то прячется…

– Господин!

От этого обращения, произнесенного тихим грудным голосом, Салих подскочил.

– Кто здесь?

– Я, Одиерна…

Салих перевел дыхание.

– Зажги свет, – приказал он почти сердито.

Девушка нашла лампу. Вскоре дрожащий огонек озарил прекрасное юное лицо. Глазищи-то, подумал Салих, ведь как озера глазищи… И ресницы пушистые. И губы, как изогнутый лук. А шея тонкая, нежная… За что только такая красота пропадает?

– Садись, Одиерна, – показал он на ковер рядом с собой.

Она тихонько устроилась напротив, смирно сложив руки на коленях. И опять молчком.

– Говори, раз пришла, – сказал Салих.

Она посмотрела на него с опаской.

– Знать бы мне, господин… – начала девушка и вдруг разрыдалась.

Салих растерянно смотрел на ее слезы. Никогда еще на его памяти она не плакала. Только в первый раз, может быть, когда они с виллинами избавили ее от страшной участи. А потом – ни-ни. Ни когда он заставил ее пройти пешком весь путь по горам. Ни чуть позднее, когда они заблудились и несколько дней голодали. Ни на постоялом дворе в Мельсине, когда будущее представлялось неясным, а настоящее таило в себе угрозу.

И вот теперь, когда все опасности, кажется, позади – плачет навзрыд, захлебывается слезами.

– Что ты… Что с тобой, Одиерна? – Салих и сам почувствовал, как нелепо прозвучал вопрос. И какой грубый у него голос…

Она пала головой в колени. Замолчала на миг и вдруг тихонько простонала – так жалобно, что Салих невольно сорвался с места, схватил ее за плечи и встряхнул.

– Что с тобой, Одиерна? Что случилось? – повторил он. – Говори же, говори!

– Зачем… Зачем вы только отобрали меня у старика? – задыхаясь, выговорила девушка. – Госпожа меня ненавидит! Целыми днями глядит горящими глазами и губы покусывает… Сведет она меня со свету! А ты, господин, ты…

– Какой я тебе господин! – вырвалось у Салиха. – Сговорились вы, что ли, мучить меня! Алаха выкупила меня у людей, готовых свести меня обратно на каторгу, в рудник…

– Куда? – Девушка так и застыла у него под руками.

Салих прикусил губу. Он уже забыл, как действует на нормальных людей всякое упоминание о рудниках Самоцветных Гор.

– В рудник, в Самоцветные Горы, – еще раз сказал он. – Будто ты не знала…

– Нет…

Теперь она смотрела на него с ужасом. Да, конечно. Каторжник, преступник. Убийца, наверное. А она, нежная и прекрасная, ночевала с ним под одной крышей, ела из его рук, когда была еда, пила из одной чашки… "Господином" называла…

Салих усмехнулся.

– Неважно. Не знала – так теперь будешь знать.

– А госпожа… Алаха, она знала?

А, вот что тебя, красавица, беспокоит! Салих улыбнулся еще шире.

– Да. Алаха – знала. Говорю тебе, она избавила меня от худшей участи…

Одиерна вздохнула.

– Ах, все равно…

Салих выпустил ее, и девушка чуть отодвинулась.

– Ну так что, Одиерна, для чего ты пришла сюда?

– Мне страшно, господин… Алаха молчит и точит злобу, в доме больше никого нет, а с тобой не поговорить – ведь ты занят…

– Напрасно ты так долго мучилась в одиночестве, – сказал Салих. – Я всегда нашел бы для тебя время.

– Благодарю тебя. Я хочу сказать: венуты не оставят меня в покое. Рано или поздно они выследят нас. Ты продал драгоценности – ты правильно поступил, господин, избавившись от них. Но выпустив их из рук, ты бросил их в мир. Люди моего племени упрямы. Они будут искать, пока не найдут.

– Ты заметила что-то подозрительное? – быстро спросил Салих.

– Нет…

Она права, подумал Салих. Надо было продать драгоценности в другом городе. И бежать оттуда как можно скорее. Глупо покупать дом в Мельсине. Это слишком близко к Степи. Венуты выследят их.

Да – но в Мельсине у Салиха было еще одно дело… То самое, ради которого он оставался жить все эти бесконечные годы. И покинуть Саккарем, не завершив его, Салих не мог.

Встретиться с Алахой удалось лишь на следующий день. Салих застал ее во дворе. Она сидела возле засоренного фонтана и мрачно бросала в маленький бассейн комочки глины. Завидев Салиха, она яростно сверкнула глазами.

Он остановился в нескольких шагах перед ней.

– Доброе утро, госпожа.

Алаха вскочила и вся словно взорвалась:

– Брось притворяться смиренником, ты, неблагодарный вонючий пес! Ты, грязный раб! Я прилюдно отпустила тебя на волю, чтобы только не видеть твоей гнусной хари! Зачем ты увязался за мною?

Салих молчал. Такой он маленькую госпожу еще не видел. А она кричала, позабыв себя:

– Я заступилась за тебя перед жрецами! Перед этими почтенными людьми, которых ты обманул! Дрянь, мерзавец! Лучше бы тебе сгнить на каторге!

– Наверное ты права, – спокойно отозвался Салих. – Коли все так, то незачем мне и жить…

Теперь она наступала на него, в ярости притоптывая маленькими босыми ногами.

– Ты завел меня в эту ловушку! Мы сидим тут, как в западне, и ждем смерти! Все здесь пропахло гнилью и гибелью! Все здесь разлагается заживо!

Он опустил голову. Девочка страдала без своей степи. Но все это время она кое-как скрывала свои чувства, и Салих даже не догадывался об их силе и глубине.

А напрасно…

– Я ненавижу тебя! Ненавижу этот город, этот дом! Все, все здесь мне ненавистно! – выкрикнула Алаха.

– Прости, – тихо сказал Салих.

Она подошла к нему вплотную и несколько раз ударила по щеке – с размаху, изо всех сил, так, что в ушах зазвенело.

Салих поймал ее за руку.

– Что ты делаешь?

– Пусти! – прошипела Алаха, вырываясь, но он держал ее крепко.

– За что ты бьешь меня, госпожа? Может быть, я поступил дурно – прости. Лучше у меня пока что не получается…

– Ты… держишь меня здесь в плену, – сказала Алаха.

От неожиданности он выпустил ее.

– Как – в плену? В своем ли ты уме, моя повелительница?

– Как ты смеешь, ты… ты… навоз, червяк, животное!

Она осыпала его оскорблениями, а он слышал только одно: Алахе было нестерпимо больно. Молча он опустился перед ней на колени. Она замолчала.