«Не иначе как и впрямь одумался, — порадовался темник. — А если он еще и поможет мне уговорить пушкарей перейти на службу к Бату, то будет совсем хорошо».

Правда, сомнения в истинности княжеских намерений продолжали оставаться, но Бурунчи разрешил их просто: «Приставлю к нему десяток воинов и велю им не спускать с князя глаз. Вот и все. Из их рук он не вырвется, а даже если и попытается, то тревогу поднять они все равно успеют. Лишь бы он помог мне с пушкарями».

Однако князь попросил отсрочку.

— Сегодня пред своими воями я предстать не смогу. Тяжко, — печально произнес он. — Надо грех отмолить. Завтра приступлю, а пока помолиться хочу да исповедаться. Или вы и попа зашибли?

— Жив он, — довольно заулыбался темник, радуясь, что хоть чем-то может угодить князю.

Не прошло и часа, как Святозар шел знакомой дорогой через площадь, где все еще валялись непри-бранные трупы, в небольшую церквушку, где как раз в это время служил обедню отец Анастасий.

Увидев князя, священник вздрогнул, костяшки пальцев на его руке, сжимавшей крест, мгновенно побелели. Да и взгляд его, устремленный на Святозара, был совсем не пастырский. Кротости да незлобивости в нем не было и в помине.

По церкви, о чем-то весело переговариваясь, бродили несколько монголов, с жадным видом разглядывающих ризы[109] икон, блистающие желтизной.

— Мы ничего не тронули, — похвастался Бурунчи. — Я поставил стражу у дверей.

— Не тронули, говоришь, — с тоской протянул князь. — А вон, а вон, и там тоже, — принялся указывать на разоренные ряды святых и угодников.

Часть икон и впрямь отсутствовала, а на их местах некрасивыми дырами зияли светлые пятна известковой побелки.

— Мне исповедоваться надо и грехи отпустить, — произнес чуть ли не шепотом Святозар — уж больно стыдно обращаться к врагу с просьбой, даже пустячной.

— А кто тебе не дает? — пожал плечами темник.

— Исповедуются наедине — я и священник, — терпеливо пояснил князь. — Исповедь должна быть тайной.

— Тайна не нужна, — энергично замотал головой Бурунчи. — Ишь чего захотел — только ты и твой шаман. Так нельзя. Хан велел глаз с тебя не спускать.

— Так я и не прошу церковь покинуть. Вон в сторонку отойди и все, — указал Святозар на противоположный угол.

Бурунчи немного подумал, затем важно кивнул, соглашаясь:

— Туда можно. Но гляди, князь! Мы и оттуда увидим, если что.

— Не боись, — слабо усмехнулся Святозар. — У тебя повсюду людишки расставлены.

— Это так. Отсюда никому выхода нет, — согласился темник и отошел в сторону, а Святозар направился к отцу Анастасию.

— Исповедоваться хочу, отче, — опустился он на колени перед молодым, тех же лет, что и сам князь, священником.

— Не может священнослужитель иудин грех отпустить, — сурово поджал губы отец Анастасий. — Оное токмо господу под силу.

— Невиновен я, батюшка, — вздохнул Святозар. — Сам поди ведаешь, любого человека можно так опоить, что он вовсе в безумие впадет. — И тут же попытался сменить тему: — Ты-то почему не ушел? Али нехристи про подземный ход проведали?

— Матушку свою пытался спасти, да не успел, — нехотя отозвался священник и вдруг встрепенулся: — А ты откуда про ход ведаешь?

— Так я же в Орске начальствовал, до того как меня в Оренбург государь поставил. Ходы же во всех крепостях в одном месте делались, да и сами они друг с дружкой как сестры-близняшки схожи, — грустно улыбнулся князь.

Крепости на Яике, да и на Волге тоже, и впрямь ставились на один манер. Подойди поближе и навряд ли сумеешь опознать — какая из них перед тобой. Отличия касались только строительного материала, из которого возводились стены. К примеру, Верхний Яик спутать нельзя было ни с какой иной — черный камень, которого в тех местах было в изобилии, сильно отличал эту крепость по своему виду от всех прочих.

Внутри и вовсе все сходилось. В центре каждой первым делом возводилась здоровенная башня, брать которую надо отдельным штурмом, даже если враг сумел овладеть всей цитаделью. В нее, хотя она и имела пристройки со всех сторон, причем тоже каменные, был всего один ход со стороны большой залы.

Каждый из пяти этажей башни соединялся с другими приставными лестницами, которые можно было в случае чего легко втащить за собой и наглухо захлопнуть люк. На этажах также имелись тяжелые металлические щиты, которыми эти люки закрывались сверху, после чего сами щиты придавливались камнями, заготовленными заранее. Проникнуть в башню через окна тоже было невозможно. Сквозь узкие бойницы не протиснулся бы и ребенок. Одним словом — твердыня. К сожалению, когда монголы въезжали в Яик, никого на башне не было, включая начальника крепости, вышедшего встречать князя.

Небольшой каменный храм располагался, как и положено, входом на запад, а алтарем на восток. О существовании подземного хода, который начинался под плитами левого притвора, где сейчас стояли монголы, терпеливо ожидавшие Святозара, знали немногие, в их числе и священник Анастасий.

Князь оглянулся на Бурунчи. Тот стоял как раз на том самом месте, где доски деревянного пола можно было легко поддеть, после чего поднять за железное кольцо каменную плиту и спуститься в небольшое квадратное отверстие, уходящее под крутым углом вниз. Далее же оставалось пройти по нему до деревянной дверцы, окованной железом. Снаружи дверца маскировалась дерном, плотно выложенным поверх нее.

«Вроде бы в этом месте пол еще не тронут», — отметил Святозар и вновь повернулся к священнику.

— Так знают поганые про ход или нет? — настойчиво спросил он.

— Нет, — ответил тот и с сарказмом добавил: — Если ты сам не успел их об этом известить.

— Не веришь, стало быть, — вздохнул князь и попрекнул: — А Христос разбойнику поверил и не токмо простил, но и в рай взял.

— Тот раскаялся, — неуступчиво заявил отец Анастасий.

— Не каялся он, — возразил Святозар. — Я помню, что в писании сказано. В евангелии от Луки говорится, что один из них унял злословие другого, да еще попросил Христа помянуть его, когда он вознесется к богу. О покаянии же и речи не было. Так ты что же, отец Анастасий, неуступчивее Христа решил быть?

— Он простил разбойника, — процедил священник и подчеркнул: — Разбойника, а не Иуду. Ты же не гостей торговых на дорогах обирал, а Русь продал, а это все равно, что спасителя.

— Стало быть, не желаешь мне поверить? — сделал вывод Святозар. — Как же мне убедить тебя в том, что я не повинен?

— Не знаю, — ответил отец Анастасий. — Если бы я не видел, как ты, княже, хохотал вчера на площади, или не слыхал, что по твоему велению врата у крепости открыли, то, может, и поверил бы.

— Ну, хорошо, — согласился Святозар. — Не хочешь, и не верь. Но уж выслушать ты меня обязан.

— У любого, пусть он даже по уши в мерзостях погряз, я обязан принять исповедь, — неохотно подтвердил священник.

— Не исповедь, — поправил его Святозар. — Тут дело поважнее. Коли мне веры нет — подсоби рубежникам, что в полон попали. Есть такие?

— Есть, — кивнул отец Анастасий. — С полсотни захвачено, не менее. Зрел я, яко их ныне поутру из подвала выводили, дабы они трупы прибрали.

— И пушкари среди них имеются? — в тон ему продолжил князь.

— А тебе на что такое знать надобно? — вновь насторожился священник, с прежней опаской взирая на Святозара.

— Мне ни на что, — пожал тот плечами. — А вот темнику Бурунчи они ой как надобны. В Оренбурге у них ничего не вышло — уж больно мало людишек в полон взяли. К тому же среди пушкарей Гайран оказался. Так вот он и себя взорвал, и всех тех, кои у Бату камнеметами ведали. Хан их к пушкарю огненному бою учиться приставил, а Гайран всех разом и порешил.

— Я помолюсь за него, — перекрестился священник. — Как его имечко-то?

— Так Гайран же, — опешил Святозар.

— То прозвище, — наставительно заметил отец Анастасий. — Вороном птицу кличут, а у человека христианское имя должно быть, при крещении ему даденое.