С бабами пришлось бы помучиться — то не так, и это не эдак, а с ханом все гораздо проще. Бату, утомленный за день уймой дел и забот, торопливо принимался за простую трапезу и ложился спать. Оставалось только заменить ему гутулы[103], поставив на кошму высушенную пару с сухим войлоком внутри, вот и все.

Добродушный толстяк Орду, как и всегда, был рад увидеться со своим братом. В его сердце не было зависти к более удачливому, смелому и честолюбивому Бату. У него не хватало ума, чтобы угнаться за ним, но доставало мудрости, чтобы не только понять, но и смириться с этим.

Толстяк ласково лизнул его щеку[104] и чуть виновато произнес:

— Я не хотел, чтобы ты получил эту весть в пути, где некогда над нею размышлять, а потому не стал посылать к тебе гонца.

Бату вопросительно посмотрел на брата.

— Каан урусов, дойдя до Камы, повернул и пошел вдоль по ней в сторону Каменного пояса[105], — пояснил Орду и с гордостью заметил: — Наверное, он узнал про то, что сюда идут твои тумены, и очень напугался.

Хан задумался. Если бы урус и впрямь испугался, то повернул бы своих воинов обратно. Понятным было бы и его поведение, если бы он просто остался стоять на месте — не доверяет и готов, в случае чего, к битве. А вот этот поворот истолкованию не поддавался. Получалось, что Константин оголяет проход, который ведет прямиком на Русь. Он что, выказывает тем самым покорность, подобно волку, который проиграл в поединке и теперь подставляет победителю свою шею?

Бату хмуро посмотрел на Субудая, но мудрый полководец, чье мнение джихангир ценил очень высоко, почти как свое, разве что чуть пониже, только недоуменно закряхтел и ничего не сказал.

— И куда нам теперь идти? — не выдержав, сердито спросил хан у своего наставника утром. — Зачем он пошел туда? Может, решил подойти к Биляру, чтобы упросить Абдуллу тоже выслать ко мне послов с согласием поделиться с Мультеком? Но для этого не обязательно идти туда самому. Тогда что он задумал?

Субудай закряхтел еще сильнее. Сознаваться в том, что он не понимает, — не хотелось, да и отвык он от этого, а что говорить, он и впрямь не знал. Но тут, на его удачу, прискакал гонец от Шейбани, и все сразу стало на свои места.

Тот сообщал, что в урусов, которых он, по повелению Бату, осадил у реки, вселились злобные духи, и они до сих пор не перестают сопротивляться его доблестным воинам. Сражаясь, словно страшные мангусы, они не хотят вложить свои сабли в ножны и покорно склонить голову перед братом великого джихангира. Более того, они уже соорудили себе укрепления, сидя за которыми беспрепятственно убивают его воинов.

Подойти же к ним пока не получается, хотя он, Шейбани, уже послал туда, как и было велено, одну, а затем еще одну тысячу воинов, которых как раз не хватило для решающего штурма города. Если Бату прикажет, то можно послать и еще, но с оставшимися не то что штурмовать, но и вести осаду Биляра будет невозможно.

Подтекст сообщения содержал в себе явный вопрос: «А может, ну ее, эту тысячу? Биляр-то поважнее будет. Там добыча, а с урусов-то что возьмешь?»

Бату было понятно, что теперь Шейбани запросто может оправдать свою неудачу неукоснительным выполнением повелений брата. Да что там, уже оправдывает. Он раздраженно посмотрел на гонца, собираясь сказать что-то резкое, но тут новая мысль схлестнулась с вопросом, на который он искал и не мог найти ответа, и мгновенная догадка тут же пришла в голову: «Так вот же объяснение. Именно к ним, попавшим в ловушку, и направляется каан, вознамерившись выручить из беды».

И тут же, следом за ней вторая: «Получается, что у Константина нет или почти нет пушек, иначе он не пошел бы на такое опасное дело. Ведь этим шагом он ставит под угрозу все свое войско. Если я запру моими туменами проход обратно, а я так и сделаю, то в капкане окажется все его войско».

А вдогон прилетела и третья мысль, самая радостная: «Да он просто не знает, что я снялся с места и теперь могу одним прыжком закрыть эту дорогу! Значит, следовало…»

— Передай Шейбани, чтобы он послал туда две или даже три тысячи своих воинов, но сломил непокорных урусов. Если и их окажется мало, пусть пошлет столько, сколько нужно. И скажи ему, что я прощаю неудачу под Биляром, но если он не одолеет урусов — не прощу!

Субудай, сидевший рядом, только одобрительно крякнул, но вслух не произнес ни слова. Лишь позже, когда гонец удалился, он спросил:

— Думаешь успеть разбить их до подхода каана?

— И не просто успеть, — отозвался Бату. — Мы посадим воинов Шейбани на их место, а я нападу на него со спины, когда он будет на подходе туда. Когда же он повернется ко мне лицом, чтобы огрызнуться в ответ, и примет бой, Шейбани вонзит саблю ему под лопатку.

— А что говорят твои люди, Орду-ичен? — осведомился Субудай у толстяка. — Сколько туменов у каана?

— У него две тысячи воинов посажены на коней, — ответил тот. — Пеших же, если считать по кострам, два тумена, — и попросил Бату: — Брат, позволь моим людям тоже принять участие в этой битве. Город не убежит со своего места. Я могу оставить близ него половину своих воинов, а вторую повести с тобой.

Джихангир хотел было ответить согласием, но верх взяла осторожность. Ни к чему рисковать, когда можно обойтись без этого.

— Тебе и впрямь придется снять две или три тысячи с осады Булгара. Но будет гораздо лучше, если ты отправишь их во все стороны, чтобы они стерегли проходы и не пропустили к каану урусов подкрепления, которые могут прийти ему на помощь. Я доверяю тебе свою спину, брат, ибо больше доверить ее мне некому, — проникновенно произнес Бату и лизнул Орду в щеку.

— Будь спокоен, брат! Я не пропущу ни одной урусской собаки, — пообещал Орду.

— А ты помнишь, что у Константина есть пушки? — осведомился Субудай, когда они уже были в пути. — Мы вместе с тобой глядели на ту отару овец, которую урусы забили за один раз.

— У нас тоже есть пушки, — напомнил хан.

Он и вправду распорядился взять с собой все легкие орудия, которые могли оказаться гораздо более полезными не при осаде Сувара — потому он и забрал их оттуда — а во время открытого сражения.

— Но у тебя нет тех, кто мог бы с ними управляться.

— Бурунчи еще ни разу меня не подвел. У него что-то случилось, иначе бы он не опаздывал. Но любое препятствие преодолимо, а если нет, то всегда есть обходной путь, который длиннее прямого, но тоже ведет к цели. К тому же пешие тумены Константина — это не Биляр, не Булгар и не Сувар. У них нет стен, у них со всех сторон ворота. Если мы с Шейбани одновременно войдем и в передние, и в задние — что он сможет изменить?

Через два дня Бату окончательно уверился в том, что Константин спешит выручить своих воинов и забрать у них пушки, столь нужные ему. Царь ни разу даже не попытался изменить направление своего движения, а теперь и не смог бы этого сделать — по противоположному берегу Камы шли тумены самого Бату, а лесистая местность не давала возможности свернуть подальше от реки. Узкая открытая полоса — где верста, где две, но никак не больше, позволяла идти только строго по берегу, никуда не сворачивая.

Более того, каан так спешил, что его передовые отряды все больше и больше удалялись от обозов. К сожалению, воспользоваться таким благоприятным случаем удалось только раз. Уж слишком велико пока было расстояние между урусами и туменами Бату.

Тем временем Константин прислал очередное посольство с новым предложением о заключении мира.

— Как я могу заключать мир с человеком, который оскорбляет меня, не веря в чистоту моих помыслов, и до сих пор не распустил свои тумены, хотя я давно повелел ему это сделать. Пусть покорится моей воле и придет ко мне со склоненной головой, тогда я стану с ним говорить! — надменно ответил хан.

Константин, разумеется, не послушался, да иного Бату и не ожидал. Плохо, конечно, то, что каана Урусов не столь сильно напугало известие о том, что хан Гуюк со всеми своими туменами преспокойно пирует в его Рязани и, устав тешится прелестями жены и дочерей Константина, теперь отдыхает, возложив свои сафьяновые сапоги на их мягкие белые животы.