Туда зайди и сразу ясно — коли господь и спустится когда-нибудь с небес на землю, то первым делом не в Киев древний, не в Новгород важный, и даже не в Царьград — к ним в Рязань подастся, чтоб полюбоваться, какую красу люди для него воздвигли. Не руками — душой строили. Так что ж теперь — душу пополам?! А выдержит она глумление эдакое?!

Да и с Абдуллой тоже неладно выходит. Как ни крути, а по отношению к нему ныне русский царь не союзником становится, а… Нет, ищи — не ищи, а иного словца кроме иуды и не сыщешь.

Конечно, Константин и тут вроде как с оговорками предает, предлагая Бату вначале увести свои ту-мены с булгарской земли и настаивая на том, что он самолично помирит братьев, заставив булгарского хана выдать Мультеку его долю, а уж какую — можно обсудить заранее. Ну а далее.

Он же сразу обещает, что ежели Абдулла не согласится на такой дележ, то на него незамедлительно двинутся русские полки, после чего ему все равно придется делиться. Так что предательство и есть предательство, пускай и с оговорками. Они-то как раз сути дела не меняют.

Обо всем этом Пестерь и сказал. Все послы думали так же, как он, но лишь у него смелости хватило. Поначалу и он не хотел, губы кусал, чтоб сдержаться, щипал себя с вывертом через штаны. Но чем дальше говорил Константин, тем больше ему казалось, что все происходящее — какой-то дурной сон. Во сне же, как известно, происходят любые, самые невероятные события, так отчего бы не принять в них участия и не сказать непроизносимое наяву?

Государь же в ответ на дерзкую речь посла ничуть не обиделся — сон есть сон. Напротив, даже похвалил Пестеря и принялся пояснять. Константин не употреблял столь загадочных слов, как психология, менталитет, особенности психики, и прочие — говорил кратко, но просто и доходчиво.

— Не думайте, будто я продаю Русь и ее верного союзника, — заявил он. — Такого никогда не будет. А соглашаюсь с Бату лишь потому, что он сам никогда не согласится на предложенное мною.

Вон как завернул государь. Пестерь даже головой помотал, чтоб поместить в ней то, что сейчас услышал. Нет, бесполезно. Все равно не укладывалось это в рядок с другими кирпичиками. Получается, что хан заломил огромную цену, Константин готов ее выплатить, а басурманин в отказ пойдет — это как? Но с другой стороны, сон есть сон. Там ведь все так, как в жизни, и не бывает. Хотя сам царь как живой, будто он и впрямь тут наяву стоит.

Пестерь еще раз потряс головой — нет, не укладывалось — и… принялся слушать дальше.

— А не согласится потому, что ему не понравится моя оговорка. Ведь все это я обещаю сделать лишь после того, как он уведет свои тумены за Яик. И так она ему не понравится, что он откажется и будет требовать своего, к тому же решит, что я испугался.

Тут Константин насмешливо хмыкнул, губы его изогнулись в презрительной усмешке, и присутствующие наконец-то облегченно вздохнули. Коли царь на басурманина плюет, стало быть, он не просто верует в то, что Русь одолеет, — убежден в том.

Странное дело, вроде и убедительно говорил государь, но Пестерю все равно отчего-то не верилось. Умом — да, а вот сердцем… Зато одна эта усмешка мигом расставила по своим местам.

— А если согласится? — поинтересовался Пестерь.

Не мог он не задать такой вопрос. Посольское дело — оно въедливости требует, дотошности, в нем мелочей не бывает. Посольский человек к любому, даже самому неожиданному повороту должен быть готов. А чтобы иметь такую готовность, надо все обговорить заранее. Пусть оно и не пригодится. Это ничего. Зато — готов. Иной раз перед отъездом судить да рядить, о чем речи вести, по седмице приходится, а сам разговор в иноземном государстве не дни — час недолгий занимает.

— Нет! — отрезал Константин. — Я этого нехристя насквозь вижу, да и всю их породу тоже. Он без добычи только в одном случае может вернуться — если его в битве одолеть. К тому же он знает, что этого ухода с пустыми руками ему никто не простит.

— Отчего же с пустыми, — вступил в разговор Ожиг Станятович. — Он ведь и подарки затребует. Скажет, поистратился, дескать. А пока сбираешь их — пои и корми.

— Будут, — многозначительно пообещал Константин, и хищная недобрая улыбка осветила его усталое лицо. — Да и корма пообещать надо. Пусть ждет, пока я ему подарки собирать стану. Ну а коли не понравятся — пусть не обессудит. Народ у меня бедный, казна — скудная, опять же недород прошлый год был. Откуда же богатство взять? Сроду у меня его не было. Сам вон и то боле пяти портов не имею. Опять же и трон у меня, — он похлопал по спинке кресла. — Из дерева сработан, а не из золота, как у него самого. Посему поступим так. О том, что мы знаем, куда он половину своих туменов отправил, — молчок!

— А коль сам скажет? — кашлянул в кулак Ожиг Станятович.

— Коль сам — перепугаться надо будет. Ты, боярин, уж расстарайся тогда — очи вытаращи, руку напряги, чтоб тряслась, платом с лица пот утри, губами пошлепай, будто сказать что-то хочешь, да сил нет, потому как не то что говорить — дышать нечем, — пояснил Константин.

— Так это не мне, а Пестерю надобно, — заметил Ожиг.

— Нет — тебе! — твердо поправил его государь. — Именно тебе. Пестерь не поедет вовсе. А коли спросят про него, то скажешь, что за дерзкие речи против хана царь лишил его милости.

Пестерь не хотел, но так получилось, что после этих слов Константина посол — ах, да, бывший — изобразил все то, что государь только что рекомендовал боярину. Глаза его расширились, сказать что-то хотелось, и очень многое, да вот беда — дыхание перехватило. А для полного соответствия царским советам он трясущимися руками достал плат и вытер со лба выступившую испарину. Сон-то сон, но какой-то уж он… Проснуться бы побыстрее, да никак не получалось.

— Тебе же благодарствую, боярин, — между тем обратился к нему Константин. — Славно ты с ним речи вел. И честь царскую не уронил, и выведал многое.

«А почто тогда милости лишаешь?!» — хотел завопить экс-посол, но промычал совсем иное:

— Да я завсегда для тебя, надежа-государь… — а в глазах мучительный вопрос: «За что?!»

Однако Константин сумел прочесть его и тут же ответил:

— В посольских делах, которые сродни торговым, и обмануть не грех. Но теперь нам совсем иначе с ним говорить надо. Дерзить не след — просить токмо, требовать нельзя — поклоны угодливые бить требуется, грубость как должное принимать, да еще благодарить за нее. Мол, спасибо, что по правой щеке ударил, теперь на вот тебе левую, по ней пройдись, да осторожно — длань свою не зашиби. Щетиниться как еж негоже — стелиться ласково требуется. Ведаю, что оное противно душе твоей, Ожиг Станятович, ох, как ведаю. Но ты сумеешь себя превозмочь, а в Пестере, боюсь, гордыня взбрыкнет, да в самый неподходящий для того миг. Пусть не за себя — за Русь униженную да за государя своего, но делу общему от того поруха приключится. Уж больно прямая спина у него — сломаться может. Так что придется тебе, боярин, свою сгибать.

Пестерь насупился, помял плат в руке и неожиданно даже для самого себя понял, что и тут Константин Володимерович прав. Даже не понял, а скорее почуял. Он ведь и впрямь сможет терпеть лишь до поры до времени. А как пробьет час — не выдержит душа, взовьется на дыбки, аки конь необъезженный, да копытом, копытом.

И тут же в убаюканном кроткими, покорными и льстивыми речами хане немедленно проснется и подозрительность, и недоверчивость, и прочее. Они и без того в нем не спят — умен, басурманин, ох, как умен, но тут уж и дремать перестанут. Нет, все-таки даже если это и сон, то царь и в нем не сплоховал. Наяву — мудр, а во сне — тем паче.

— Справедливо рассудил, государь, — произнес он. — Твоя правда, не вытерпеть мне таких поношений.

— А ежели нехристь спросит, почто ты сам полки в его сторону ведешь? Али мыслишь, что он о том не сведает? — спросил Ожиг Станятович.

— Еще как сведает, — подтвердил Константин опасения боярина. — Бату в глупцы записывать — все дело на корню загубить. Но объяснить это легко. Мол, мы свое слово честно держали, а вот он — не всегда. Оттого и опаска у нас. Опять-таки не ведаем — согласится он или как. Новый уговор меж нами не то что не подписан, но даже и не составлен. А коли и согласится Бату, все едино — полки эти русскому царю в Булгарии понадобятся. С ними ему гораздо легче хана Абдуллу уговаривать. Известно, что человек гораздо податливее становится, если над его головой клинок занесен. Вот так ему и ответь.