— Не надо выбрасывать, — глухо попросил князь, сам стыдясь этого унижения, но не желая лишиться заветного катышка.

Успокаивала его лишь мысль о том, что, может, и впрямь хорошо его принять. Мгновенно уйдет ломота в костях, ощутимо прибавится сил во всем теле, а там как знать, авось удастся удрать от назойливого конвоя. Пришпорить скакуна и — поминай как звали. До стен рукой подать — версты две, не больше.

А не выйдет — ну что ж. Воин, да еще русич, должен понимать — раз не вышло, стало быть, не было суждено. Стрела, пущенная вдогон, это больно, он знает, даже когда она впивается в руку или в мякоть бока. Но выдержать боль он сумеет, не впервой. Правда, если под лопатку, то это гораздо больнее, зато недолго терпеть, да и лучше смерть, чем такая жизнь.

— Давай его сюда, — произнес он почти весело, окончательно успокоившись и твердо решив попытать счастья.

Все произошло как он и ожидал. Ломота и впрямь ушла, наступила какая-то легкость во всем теле, и даже глаза стали видеть зорче. Или это показалось? Да неважно. Гораздо хуже оказалось другое. Стоило ему только напрячься, чтобы с силой ударить коня в бока, как тот же Бурунчи справа и еще один — как его, Кайшу, вроде — слева, плотно стиснули Святозара с обеих сторон, а темник на всякий случай еще и перехватил поводья княжеского коня.

— Не балуй, — предупредил он чуточку насмешливо.

Да Святозар и сам видел, что «баловать» не стоит. Во всяком случае, не сейчас, потому что спереди, будто спинами почуяв что-то неладное в княжеском поведении, сгрудился добрый десяток всадников, а у него… у него даже сабли под рукой нет. С одной лишь легкостью в теле через этот десяток не пробиться, каким бы ты ни был богатырем.

— Ишь, какой норовистый, — с удивлением заметил Бурунчи. — Я хотел было дать тебе еще один, — он разжал кулак и показал другой катышек, который выглядел даже покрупнее первого. — Темнеет, — пояснил темник причину своей щедрости. — Вдруг и впрямь придется в степи ночевать. Не хочу, чтобы ты заболел. Теперь боюсь. Если у тебя добавилось столько сил от одного шарика, сколько же появится от двух? Пожалуй, нельзя его тебе давать.

«А если и впрямь прибавится? — мелькнуло в голове у Святозара. — Может, тогда получится вырваться? Как говорила мать великого воеводы, чем черт не шутит, пока бог спит, а когда он спит — никому не ведомо».

— Испугался, значит, — усмехнулся он, стараясь, чтобы это выглядело как можно презрительнее. — Не думал я, что у Бату служат такие трусливые темники. Одного безоружного русича целая тысяча стережет. — Он оглянулся назад. — Да что тысяча. Почитай, цельных две, и то боишься, что не удержишь.

Бурунчи помрачнел.

«Ага! Не понравилось!» — возликовал Святозар и с невинным видом добавил:

— Наверное, если бы я ехал вместе с еще одним из своих воев, так Бату все четыре отрядил бы нас сторожить.

Сотник заметно колебался. Его рука с катышком уже потянулась к князю, но в нерешительности застыла на полпути и стала понемногу двигаться обратно.

— А может, он тебе не доверяет, а? — быстро выпалил Святозар и тут же сам ответил: — Ну, точно, так и есть. Как это я сразу не догадался?!

— Ничего я не боюсь, — рявкнул Бурунчи и резко протянул катышек князю. — На, бери. Подумаешь, багатур сыскался. Да я, если хочешь, еще один тебе дам, и все равно ты никуда от меня не сбежишь. Видал я таких.

— Может, и не сбегу, — примирительно заметил Святозар, и осторожно, чтобы не уронить, взял зеленоватый шарик. Мешкать он не стал, а то еще передумает нехристь, и мигом кинул его себе в рот. Жуя горькую, вязковатую, как глина, массу, он с удовлетворением убедился, что глаза его не обманули — второй катышек и в самом деле был гораздо больше, чем первый. Теперь осталось не спешить, дождаться, когда пойдет прилив сил, а уж потом и действовать.

Но перед глазами князя все вдруг поплыло, ему стало неожиданно весело, да так, что он заливисто засмеялся. Чудные проплешины на снегу и впрямь были смешными, напоминая что-то забавное, но что именно — вспомнить никак не удавалось.

Святозар хотел было спросить об этом у своего спутника, едущего рядом, — может, тот припомнит, но, глянув на Бурунчи, засмеялся еще сильнее. Уж очень глупо выглядело его удивленное лицо, полуоткрытый щербатый рот, в котором не хватало зуба. Ха-ха, кто же его выбил-то? Кулаком, что ли? Вот бы посмотреть! Хотя зачем смотреть, если можно представить. Это же так легко. Вот Бурунчи, славный малый, а вот кто-то большой с огромным кулаком, ой, сейчас умру от смеха.

Святозар склонился к луке седла и задыхался от гомерического хохота, настолько ему было весело.

— Я не обиделся, — вкрадчиво прошептал ему на ухо темник. — Мы же друзья, да? А разве на друзей таят обиду, правда?

Князь, икая, только молча кивнул, полностью соглашаясь с этим чудным добродушным человеком. Действительно, как можно сердиться на друзей. Может, и он кому-то покажется смешным. Он же не видит себя со стороны. А интересно было бы посмотреть на себя. Святозар на секундочку представил, как бы оно выглядело, и впрямь сумел увидеть себя чуть сбоку. Зрелище показалось настолько забавным, что он вновь согнулся от очередного приступа хохота.

— А в крепости тоже сидят твои друзья, — вкрадчиво нашептывал сотник. — Сейчас мы въедем туда, и они тоже посмеются вместе с тобой. Крикни им, чтобы они открыли ворота.

— А и правда, — икнул очередной раз Святозар. — Вместе смеяться еще веселее, — и в перерыве между приступами весело и громко гаркнул:

— Открывай ворота! Кто-кто — я это! Сейчас… — Он хотел тут же, не дожидаясь, пока ворота откроются, поделиться своим хорошим настроением, но забавные фигурки на стенах так чудно засуетились, что он успел лишь приветственно махнуть им рукой и вновь в приступе хохота склонился к луке седла.

Тяжелые, щедро обшитые кованой медью, створки ворот Яика с протяжным похоронным скрипом стали открываться, впуская князя, необычайно веселого сегодня.

— С победой, Святозар Константиныч, — поздравил его препотешный ратник у ворот. — Никак…

А больше он ничего не успел сказать, потому что гости, едущие с князем, приступили к своему традиционному веселью, едва первые десять рядов втянулись в крепость. Впрочем, гадюке не обязательно вползать целиком в горницу. Она может кинуться кусать и с порога — была бы добыча. Здесь же добычи хватало.

А князь все смеялся и смеялся. Люди так чудно бегали друг за другом, так бестолково отбивались, забавно падали со стрелами в спинах, неуловимо напоминая ежиков, только старых, у которых осталось совсем мало иголок. Один уродливо растопырился посреди дороги, так забавно кричит, разевая рот. Жаль только, что среди всеобщего шума и гама не разобрать слов. Очень жаль. Они же, наверное, ужасно смешные. А если прислушаться?

Князь напряг слух, и вдруг прямо в его уши врезался последний выкрик:

— Будь ты проклят, Иуда!

И почти сразу же откуда-то сбоку, словно отголосок эха, еще один голос, звонкий, пронзительный и резкий, как удар сабли:

— Вовеки проклят!

«Это они кому? — опешил Святозар. — Не может быть, чтобы мне. Они просто не поняли, а я не успел им рассказать, как смешно на все это смотреть. Ну, к примеру, вон на того, который еще отмахивается от трех наседающих на него монголов… Они же все друзья. Это же все для смеха, как бы шутейно. Непонятно лишь, почему он сам не смеется, а кричит так, будто его князь совсем глухой. Нет, Святозар вовсе не глухой, он прекрасно слышал, что тот выкрикнул перед тем, как упасть: «Проклят!» А кто? За что? Ничего не сказал. Загадка? Для смеха?»

Святозар оглянулся по сторонам и вдруг как-то неожиданно осознал, что ничего смешного тут нет, да, пожалуй, и не было. И кровь, и стоны, и стрелы в спинах — это все настолько всерьез, что дальше некуда, что павшие не поднимутся с земли, как и раненые, потому что вот эти поганые вонючие басурмане сейчас обходят их и деловито добивают стонущих.

«Да кто же их впустил в крепость?! — возмутился он, побледнев от негодования. — Как эти жалкие человечишки сумели оказаться внутри?!»