— Да потому, что одно дело, если твоя сила сломит силу русичей, и совсем другое — если они почувствуют меня.

— Значит, все прахом! — горестно взвыл хан.

— Почему же прахом, — удивился Горесев. — Ты зародил в душе молодого князя горькие ростки сомнений, на которых должны вырасти ядовитые плоды братоубийственной войны.

— Это очень долго, — проворчал Бату.

— Что ж, тогда поступай так, как я тебе предлагал в самом начале. Только, учитывая то, что ты согласился подписать с русичами мирный договор, мы с тобой все немного переиначим.

— Мы подсыплем старому волку отраву, — догадался хан, и лицо его осветила плотоядная улыбка. — Только ты дашь мне медленно действующее снадобье, чтобы я успел унести ноги. Скажем, чтобы он умер на третий или четвертый день. И тогда…

— Я тебе ничего не дам, — прервал его мечтания Горесев. — Ты поступишь честно, как и подобает храброму воину. Ты приедешь к нему в крепость без оружия и подпишешь этот мирный договор. Ты повелишь всем своим воинам под страхом смертной казни не нарушать его.

— А как же мой дядя Угедей? — озадаченно спросил хан. — Я ведь уговорил его. Еще в прошлом году на великом курултае он объявил, что воинам пора повернуть своих коней на закат солнца. Он даже согласился с тем, что все они пойдут под моим началом.

Бату обиженно выпятил губы вперед и в этот момент стал удивительно похож на маленького ребенка, которому подарили новую игрушку. Мальчик только начал с ней забавляться, как вдруг ее забрали, внезапно выхватив из его рук. И вот теперь он стоит и не знает, то ли ему заплакать от незаслуженной обиды, то ли попытаться вырвать ее обратно из рук злого дядьки.

— Поход отменять не надо, — сжалился над ребенком «злой дядька». — Все останется неизменным, но сам ты поступишь иначе. Эх, жаль, что ты не умеешь играть в шахматы, — вздохнул Горесев. — Тогда бы ты гораздо лучше и быстрее понял меня. — И он приступил к изложению своего плана.

Когда он закончил говорить, воцарилось долгое тяжелое молчание. Хозяин пещеры терпеливо ждал, что скажет гость, а Бату напряженно размышлял, насколько реально осуществить все это на деле. Кроме того, ему мучительно хотелось отыскать в этом плане хоть какие-то недостатки, пусть маленькие, совсем крохотные, чтобы торжествующе указать на них Горесеву. Однако, как он ни крутил его со всех сторон, изъянов так и не нашел, в чем с сожалением и признался самому себе.

— Ты воистину мудр, — заявил он. — Даже мой хитроумный одноглазый барс с отгрызенной лапой навряд ли додумался бы до такого. Если бы я имел тебя в числе врагов, то я пообещал бы в награду тому, кто принесет твою отрубленную голову, тысячу слитков серебра[29].

— Я стою гораздо больше, — мрачно заметил Горесев.

— Возможно, — согласился Бату. — Только у меня больше нет. Короче, я бы отдал все, что имею, лишь бы ты не стоял у меня на пути.

— Но тебе нечего меня опасаться, — усмехнулся Горесев. — Ведь мы вместе идем по этому пути.

— Верно, — согласился хан, слегка покривив душой, потому что он опасался Черного человека даже сейчас.

При этом он подумал, что судьбу этого старика можно будет решить и потом, когда он сделает все так, как задумал этот страшный человек. Таких людей смертельно опасно иметь даже в союзниках, ибо сегодня он идет с тобой, а завтра может заступить твою дорогу. Гораздо проще избавиться от него заранее, пока он сам так не поступил.

— И не вздумай что-либо умышлять против меня, — словно прочитав его мысли, сурово громыхнул над самым ханским ухом голос Горесева. — Запомни, войдя в мою пещеру, ты перешагнул невидимый магический круг, соединяющий наши жизни невидимой нитью. Что бы со мной ни случилось, даже если твоей вины в этом не будет, ты не доживешь до следующего восхода солнца. Теперь ты должен беречь меня как зеницу ока.

Бату недоверчиво посмотрел на него.

— Я вижу, ты не веришь мне, — пожал плечами Горесев. — Тогда возьми саблю и убей меня прямо сейчас.

Хан нерешительно взялся за рукоять сабли, но вытаскивать ее из ножен не стал.

— Я и так верю, — глухо произнес он, убирая руку.

— И правильно, — заметил хозяин пещеры. — Здесь, в этом месте ты бы умер даже раньше меня, еще во время замаха.

— А если я умру раньше, то ты тоже не доживешь до следующего восхода солнца? — поинтересовался Бату, чувствуя, как все его тело покрылось тяжелым липким потом.

— Для этого надо было прочесть заклятие слияния, — пожал плечами Горесев. — Оно длинное, да и ни к чему. Зачем мне зависеть от твоей глупой удачи на войне? А если кто-нибудь сумеет угостить тебя ядом? Неужели и мне умирать вслед за тобой? Заклятие присоединения и короче, и лучше. Гораздо приятнее быть уверенным в том, что даже если с тобой что-то приключится, то я от этого не пострадаю.

— Да, это гораздо приятнее, — подтвердил Бату.

«И так случилось, что зимой года цзи-хай, в одиннадцатой луне[30], в русской крепости, называемой Орен-бург, старший хан Джучиева улуса Бату подписал с уруситами мирный договор и очертил царственным пальцем рубеж своей державы по реке Жани, именуемой уруситами Яик», — красивыми витиеватыми иероглифами записал на синеватом листе бумаги старый хромоногий уйгур и заботливо положил тоненькую кисточку в специальный пузырек с водой.

Тушь, которой он писал, сохла слишком быстро, и это создавало некоторые неудобства для письма — забыл помыть кисточку сразу после работы, и все, считай, надо ее выбрасывать. Запасные же кисти знакомый купец должен был привезти не раньше следующего лета, когда в горах откроются перевалы.

Он еще раз поднес лист чуть ли не вплотную к близоруким глазам и придирчиво вгляделся в него, однако каких-либо изъянов не нашел и удовлетворенно откинулся на спинку маленького стульчика.

Если бы речь шла об очередном взятии какого-нибудь города или о громкой победе монгольского хана, то писарь-уйгур так бы не старался. Но тут говорилось о подписании мира, о котором так любят твердить правители и за который — увы — так усердно сражаются воины.

К тому же, судя по лицу самого хана, он и впрямь остался довольным условиями, а ведь это очень важно. Плох тот мир, который устраивает лишь одну из сторон. Это значит, что он непрочный, а главное — недолгий и продлится ровно до того времени, пока другая сторона не соберет достаточно сил, чтобы снова начать войну.

«Эх, жаль, что я не смог посмотреть на царя Константина, — сокрушенно вздохнул уйгур. — Тогда бы я точно знал, сколько продлится этот мир и не нарушат ли его урус через год или через два».

Если бы старик-писарь мог видеть лицо правителя всея Руси, то он твердо уверился бы в том, что если мир и окажется когда-нибудь нарушен, то русичей в этом винить будет нельзя.

Святозар и сам не мог припомнить, чтобы отец так бурно проявлял свою радость. Обычно всегда сдержанный, даже суховатый и подчеркнуто строгий в обращении, сегодня царь даже не считал нужным скрывать своего ликования.

— Это же надо, — неустанно повторял он. — Я сколько лет послов туда шлю, и все без толку, а он раз… и все! — И Константин крепко обнял сына. — Проси чего хочешь!

Святозару даже неловко стало. Если по совести взять, то ведь он ничего такого и не сделал. Да и началось-то все с чего — с упущения, с того, что он зарвался. Люди погибли, он сам в плен угодил. За такое не благодарить надо, а карать нещадно.

И потом, положа руку на сердце, если уж хану так хотелось заключить с Русью мир, то неужто он сам послов не прислал бы? Просто совпало так, что как раз в это время в его владениях оказался он, Святозар. Вот хан и не преминул воспользоваться удобным случаем.

Он попытался сказать об этом отцу, но куда там. Разве сумеет человек, пьяный от радости, посмотреть трезвым взглядом? Но и его понять можно. Он ведь столько трудов положил, чтобы обезопасить рубежи своего государства.