– А как?.. – начал было Ярослав, но черниговский князь загадочно улыбнулся и прервал его нетерпеливо:

– Все завтра обскажу, а теперь спать пора.

Едва рассвело, как дружины уже приступили к завтраку. Перекусили быстро, после чего спешно собрались и стали одна за другой переправляться уже через Правую Губу. Брод сыскался почти напротив переправы через Левую, верстах в четырех от города. Ярослав думал, что часть конницы останется сторожить, пока не перейдет реку пешая рать, но Мстислав, не мешкая ни секунды, сразу повел полки вдаль, пояснив на ходу свой план:

– Теперь ты все понял?

– То-то я дивлюсь, чего это у нас так воев поубавилось, особенно у тебя, княже, – заулыбался повеселевший Ярослав.

– Рязанец думает, что самый хитрый, – заметил Мстислав. – Пусть думает.

Расчет черниговского князя был прост, но коварен.

Увидев, что конные дружины врага удалились на достаточное расстояние, Константин не выдержал и велел открыть городские ворота, чтобы помешать переправляться пешей рати. С собой в лихой кавалерийский наскок он взял всех тех, кто был под рукой, то есть полторы с лишним сотни.

Поначалу все шло как нельзя лучше. Неопытные ратники, привычные больше к плугу, сохе, косе и лопате, как очумелые кубарем катились назад, в теплые воды мелководной Левой Губы в поисках спасения.

Но Гремислав, как выяснилось, нашел еще одну переправу через Правую, и переправа эта была намного ближе к городу, всего в полуверсте от него. Ночью он скрытно перебросил на густо заросший ивами, ракитами и орешником берег целую тысячу. Увлекшись, Константин упустил момент, когда еще можно было бы попытаться чего-либо сделать, а когда опомнился, то на пологий берег реки выходили последние сотни неприятельской конницы.

Тысяча против полутора сотен – это чересчур. Кроме того, на помощь ей спешила вся оставшаяся конница, мгновенно развернувшаяся назад и спешившая к месту сражения. В хвосте колонны Мстислав сознательно поставил самых лучших, самых быстрых и самых опытных.

Вконец растерявшись, Константин попытался все-таки прорваться к городу, но отчаянные усилия оказались тщетны. На одного убитого рязанского дружинника приходилось двое, трое, а то и четверо погибших врагов, но тех такой размен вполне устраивал. Когда сотня бьется против восьмисот – это, пожалуй, еще хуже, чем полторы против тысячи. Тем более что сотни эти и не собирались уничтожить всю дружину. Их вполне устраивала тысяча гривен за одну единственную голову, и именно вокруг этой головы, которая пока что держалась на плечах, все теснее и теснее смыкался зловещий круг.

Константин, привстав в стременах, бросил затравленный взгляд по сторонам. Бесполезно. Полукольцо все плотнее охватывало редеющие на глазах остатки рязанской дружины. Без подмоги было бесполезно и думать о том, чтобы вырваться, и… подмога пришла.

Вот только пришла она к врагам – один за другим завершали обратный переход черниговские, новгород-северские, турово-пинские и полоцкие дружинники, которые тут же присоединялись к атакующим. Полукольцо уже сменилось кругом, железным обручем, который все сильнее стискивал рязанцев.

Оставалось надеяться на чудо, но как часто в жизни доводилось кому-либо видеть его, настоящее, пусть хотя бы один-единственный раз? То-то и оно.

До ростиславцев хоть и с опозданием, но дошло, что нужно немедленно что-то предпринимать. С гиканьем и истошными криками, стараясь отвлечь внимание от окруженных, из городских ворот выскочили еще две сотни конных. Это была самоубийственная атака с единственной целью – отвлечь на себя внимание. Плохо обученные, на крестьянских, а не боевых конях, местные ратники, тем не менее, были готовы на то, чтобы сделать все для спасения князя, но до места схватки нужно было проскакать целых четыре версты. Не успели они преодолеть и половину, как бой практически завершился…

Оставалось только одно – повернуть назад и успеть вернуться в город, не внося на своих плечах врагов. Потом еще одно, потяжелее, но все равно обязательное к исполнению – не предаваться унынию. С этим труднее – сердцу не прикажешь, во всяком случае, так вот, сразу. Хоть немного времени надо – кровавые слезы утереть. Но тут враг помог, сам того не желая – на штурм пошел. Хорошо-то как. Ведь нет лучшей тризны по другу, чем на его могилу кровь врага пролить.

Ну, давайте, давайте, смелее подходите!..

Юрий Кончакович еще на подходе к Ряжску смутно почуял, что тут пахнет не просто малой поживой, которую он порешил было великодушно подарить своим воинам. Чего мелочиться, когда с этой крепости навряд ли удастся выжать больше десятка серебряных гривен.

Он же поначалу решил было вовсе пройти мимо нее, оставив пару тысяч для ленивой осады, чтобы только не выпускать из нее воинов. Впереди его ждали многочисленные богатые селища, густо облепившие реку Проню, будто пчелы улей. В завершении же похода, как венец всему, перед ним открывалась беззащитная Рязань. Как ему донесли черниговские князья, лишь кое-где вкруг своего стольного града князю Константину удалось поднять стены только до высоты одной сажени. Для его храбрых воев это не преграда. Можно вскакивать прямо на конскую спину и с нее прыгать на стену.

Да, Рязань в том году здорово погорела, но это относится лишь к домам. Серебро и золото в огне не горят, разве что плавятся, но они вполне устроят его и в таком виде.

Жаль лишь, что Котян, который ныне штурмует Пронск, застолбил за собой Ожск, где, по слухам, рязанский князь как раз чеканит из серебра свои монеты. Но это ничего. Котян глупый. Был бы он умен, сразу догадался, что Константин не хранит их в Ожске, а сразу свозит в Рязань.

Правда, придется потерять тысячу, а может, и две тысячи своих людей, ну так и что же. Всем известно, как переменчиво счастье воина. Сегодня ты пьешь душистый русский мед, нежась на пушистых шкурах и возложив грязные ноги на белый мягкий живот русской рабыни, а завтра… завтра недвижно лежишь в степи, и уже твое брюхо терзает какой-нибудь хищный зверь. И хорошо, если в этот миг ты умер. Куда хуже, когда ты еще жив, но только не в силах пошевелиться, потому что подлая стрела русского воина перебила тебе хребет.

Но зачем говорить о грустном, когда впереди ждет столько радости: горящие дома, предсмертные хрипы и стоны врагов, жалобный плач женщин и детей, уводимых в полон. Есть от чего развеселиться и будет над чем посмеяться.

Так что ни к чему такому мудрому половецкому хану, как Юрий Кончакович, думать о разных неприятностях, которые рано или поздно случаются в жизни с каждым степняком. Когда они произойдут – неведомо. Да и произойдут ли вообще, во всяком случае, именно с ним самим. Ведь хану всегда можно отделаться выкупом, который будет выплачен из той добычи, что награблена у тех же русичей.

Лучше задуматься о Ряжске и о том, как половчее да побыстрее взять этот городишко, в который князь Константин – вот же глупец – приволок всю свою немалую казну. А ведь поначалу Юрий Кончакович и не понял даже, что там за ящики с сундуками быстро-быстро заносят в город. Было их много, очень много, не меньше сотни.

Впрочем, поначалу хан на них и вовсе внимания не обратил. Когда он с передовым отрядом, состоящим из лучших воинов, выглянул с противоположного берега Хупты, его в первую очередь укрепления интересовали.

Озирая высокие бревенчатые стены и башни, он с досадой отметил, что русичи даром время не теряли. Те же стены и раньше не были низкими – сажени в три высотой, а теперь и вовсе вдвое против прежнего стали. Опять же башни в том году чуть ли не вровень со стенами были, возвышаясь на одну сажень, не больше, зато теперь вымахали – о-го-го.

Своим зорким цепким взглядом Юрий Кончакович успел за считаные мгновения оценить и все остальные новшества, которые раньше отсутствовали, даже успел обратить внимание, что на входе в город, том, что у пристани, теперь установлены еще одни ворота. Внешние, распахнутые настежь, в отличие от прошлого года, сияли новенькой железной оковкой, а у вторых, видневшихся в глубине, была открыта лишь одна створка, да и то не до конца.