Заскучавшим без дела «рексам» князя-кесаря нашлась работенка. Факт заговора был налицо: взяли у зазевавшегося расстриги и переписку с Голландией, и свитки начатой рукописи о Петре как прямом наследнике Федора Алексеевича, и даже написанное тайнописью послание герцогу Мальборо. Бывший священник не мелочился и в предстоящей борьбе предпочитал опираться на всех, до кого смог дотянуться. Правой рукою у него оказался протоиерей Тихон – священник из Старой Руссы, перспективный кандидат в новгородские архиепископы. Зная принципиальность Иова, Федор решил с ним не связываться. Позднее к заговорщикам примкнули некоторые священнослужители из Московской и даже Рязанской епархий. Вечные «вторые номера».

Сказать, что процесс по делу был громким, значит ничего не сказать. За Тихона даже приезжал заступаться польский примас – старый приятель протоиерея. К столице пожаловал втихаря организованный сторонниками «Семени Иеговы» крестный ход в защиту своих поводырей. Душ пятьсот топтались у крепостного вала и пели псалмы, время от времени выкрикивая лозунги типа «Свободу попу Федьке» и «Тихон, мы – дети твои». Гвардия быстро окружила «демонстрантов», и серьезные господа с незапоминающимися лицами принялись за дело. Быстренько вычислили организаторов, что за полторы копейки нанимали людишек на день постоять-поплясать у костров, а изредка и попеть, тряся самопальными хоругвями. Зачинщиков арестовали и потащили на съезжую. Далее – скучные будни работников канцелярии князя-кесаря. Допрос, легкие пытки (тяжелые формы допроса поголовно были заменены «химией»), приговор, приведение в исполнение. Следует отметить, что для «политических» были предусмотрены три вида наказания. Первый – легкий: нагайкой по заднице и обещание при рецидиве спустить шкуру. Второй – для несильно увязших и «революционеров-рецидивистов»: поднятие народного хозяйства России за шестидесятой параллелью. Остальных без лишних комментариев тащили на плаху. Премьер Каманин в свое время подробно в деталях объяснил императрице, чем закончились дипломатическо-демократические игры Николая Второго и революционеров. Императрица прочла «Архипелаг ГУЛАГ», все три тома, и сделала очень правильные выводы.

Число провинностей, за которые награждали высшей мерой, сократилось до сорока. Напомним, что при Алексее Михайловиче «вышку» давали за шестьдесят видов преступлений, а Петр Первый легко увеличил это число до девяноста. С приходом Софьи к власти окончательно была отменена старая система политического сыска под названием «Слово и Дело Государево». Нынче за оскорбление императорской чести (словесное) полагалось пятьдесят двойных ударов шомполами, а за любой переход в физическую форму – виселица. Делами этими заведовал королевский прокурор, и нельзя сказать, чтобы он сильно перерабатывался.

Прибывшие на помощь России из потустороннего мира личности, равно как и члены их семей, проживали в отделенном высоким брандмауэром от остальной части города квартале столицы. Квартал этот был известен в народе под именем Зеленого посада – района с особой охраной. По углам его располагались пожарные каланчи. Система защиты города от тотальных пожаров насчитывала несколько степеней, и брандмауэры, расходившиеся радиально, были только частью этой системы. Так что никто особенно не заострял внимание на том, что Зеленый посад находился в аккурат между двух стен, а задворки его перекрывали гигантские амбары императрицы, где хранились основные запасы продовольствия на случай осады или неурожая.

Ежедневно охраняемые врата Зеленого посада распахивались в половине седьмого утра и перекрывались рогатками в одиннадцать вечера. Остальные посады жили по точно такому ритму, а хождение по городу после одиннадцати вечера можно было осуществлять по специальным пропускам, подписанным комендантом Свято-Софийска. Комендант же такие разрешения раздавал крайне неохотно, ибо за каждое городское ЧП получал по шапке лично от Софьи Алексеевны. А любимой присказкой Софьи стало изречение Екатерины Второй: «Господи, хотя бы еще пару лет без войны!»

Раннее августовское утро. Только-только столичные петухи успели третий раз проорать славу новому дню. Караульные с тяжелыми после бессонной ночи лицами споласкивают эти самые лица водой из походных баклажек и неспешно убирают рогатки, чтобы запустить на улицы городскую ассенизационную службу: дворников, золотарей и прочий, не слишком гордящийся нужным своим ремеслом люд. Самый странный час – между пятью и шестью часами утра. Для кого уже утро, а для кого – глубокая ночь. Час зевания «жаворонков», людей, у которых наиболее плодотворно и активно проходит первая половина дня. Через мгновения они выползут из своих постелей и, путаясь в исподнем, проследуют в нужные чуланы и к рукомойникам.

В посадах натужно и недовольно заревели разбуженные коровы – заспанные хозяйки принялись подмывать и доить скотину. Хозяева еще в постели – сегодня праздник. Преображение Господне – один из двенадцати двунадесятых праздников. Работать в сей день, как утверждает духовенство, грех. Вычитано давным-давно между строк Евангелия, сомнению не подлежит. Еще полчаса покряхтят мужики, да и встанут – мыть рожи да чесать бороды. Затем полезут в сундуки, дабы надеть праздничную одежу: польские кунтуши, шерстяные армяки, расписные кафтаны, вышитые рубахи.

Порты с завязками, рубаха-косоворотка, жилетка, поверх жилетки кушак, на ноги – мягкие сапоги с отворотами. Не забыть шапку – непременный атрибут уважающего себя мужика, да сунуть за щеки по деньге. День сегодня обещает быть жарким. Подумает мужик, да и спрячет в шапку алтын – на всякий случай. Гулять так гулять. Вышел хозяин во двор, глянул в кадку с водой... красавец! Теперь и к церкви можно прогуляться. Хлопнул калиткой, была не была!

– Лексей Кузьмич! – донесся со двора женкин голос. – Петушков-то робятам прихвати!

– Прихвачу! – буркнул мужик. – Чтоб вас всех прихватило! Отдохнуть не дадут.

Потоптался мужичонка у дверей корчмы, подумал. Не след до заутрени желудок поганить – грех разводить. Побрел дальше. В конце улицы повстречал дружка, скорняка из соседнего цеха. На груди – бляха гильдии, нос востер.

– Тьфу ты! – плюнул Лексей. – Погодь, Тимоха, зараз вернусь!

Припустил домой, хотя и дурная примета возвращаться. Но без нагрудного знака Лексей Кузьмич и не мужик вовсе. Босяк с большой дороги, без ремесла и гильдии. Тимоха вон, работник не ахти какой, бляху надраил так, что глазам глядеть больно.

– Глашка! – заорал, возвращаясь. – Кинь скотину да принеси мою бляху! Сапогами наслежу!

Баба заохала, бросила все дела и заспешила в избу. Через несколько минут Лексей Кузьмич вернулся к Тимофею этаким гоголем. На груди справа сияла бляха скорняжного цеха Второй столичной мануфактуры, глаза лучились самодовольством.

– Хорошо, гусь! – оценил Тимоха. – Куда почапаем?

– За «гуся» и в рыло схлопотать недолго, – предупредил Алексей, – а почапаем мы, пожалуй-ка, к храму на набережной.

– К «Александрии» что ли? – переспросил дружок. – Эт можно. А не зайти ль нам в трактир?

– Совсем стыд потерял! – укоризненно покачал головой Алексей. – Кто же до заутрени скоромится?

– А я согласен и на капустку под чарку, – протянул Тимоха, – кто тебя заставляет пироги жрать?

Лексей Кузьмич прикинул. В самом деле, отчего и не тяпнуть по шкалику, запив кислыми щами? Опять же проповедь короче покажется, да и ноги не так устанут.

– Пошли! – шмыгнул носом он.

В трактире «Три борова» было непривычно тихо и по-праздничному чисто. Изредка сюда заглядывал сконфуженный мужик, выпивал чарку, занюхивал рукавом и уносился прочь. Половой неодобрительно посматривал на похмельных и выразительно вытирал крупные руки о чистый рушник.

– Дядя, нам бы по стопарику! – произнес Алексей простуженным голосом. – Что-то с утра в горле першит.

Половой молча поставил на стойку два глиняных стаканчика и наполнил их из графина.