Нина кивнула.

– Как ты думаешь, что с тобой будет за такие фокусы? – спросил Мазур без особой злобы.

– Тебе же все равно не прорваться...

– Торговаться начала?

– А почему б и нет?

– Чтобы торговаться, нужно что-то предложить, – сказал Мазур. – А я, откровенно говоря, добротного товара у тебя и не вижу. Очень уж рискованно по твоему совету коды набирать...

Нина еще больше побледнела, ее бросило в обильный пот. Все-таки две дырки в шкуре давали о себе знать, в любой момент могла и свалиться...

– Я тебя могу провести мимо засады, – сказала она тихо, кривясь от боли. – Мимо той, что на дороге. Они меня знают...

– И что, твои приказы выполняют? Не лепи горбатого...

– Я их могу по рации убрать оттуда. Сказать, чтобы куда-то перебрались...

Мазур, притворяясь, будто смотрит в другую сторону, проследил направление ее взгляда. Это уже третий раз она туда косится, интересно...

– А откуда я знаю, какие у вас на такой вариант кодовые словечки предусмотрены? – пожал он плечами.

– Честное слово...

– Не смеши.

– Жить хочется, – сказала она обыденно. – Как-то же надо меж двумя жерновами проскользнуть...

– Это уж точно, – Мазур, делая вид, что это у него получается машинально, встал и прошелся по комнате несколько раз, туда-сюда. – Только ты не особенно-то изощряйся, скользкая дорожка куда только ни заводит, особенно...

Развернулся к ней, неожиданно и мгновенно, – ее левая рука уже нырнула в ящик стола, очень узкий, скорее уж не ящик это был, а доска, присобаченная параллельно столешнице на небольшом расстоянии, без большого замаха ударил ребром ладони, метко, наповал.

Нину снесло со стула, шумно упала на пол. Из руки выпал, прокатился по полу небольшой пистолет, блестящий и красивый. Мазур присмотрелся – ну да, «Дрель», поздний внучек «Марголина», десять патронов, пуля без оболочки, на близкой дистанции влепит так, что мало не покажется... Самовзвода вот только нет. Впрочем, патрон оказался в стволе, курок взведен.

Хозяйственно сунув трофей в карман, Мазур без особой нужды потрогал тело, присев на корточки. Мог и не проверять – перелом шейных позвонков, финита. Грустно глянул на рацию, словно ребенок на недоступное лакомство, вышел в кухню.

Ольга, как раз поставившая сковородку на старомодную чугунную подставку, обернулась и без эмоций спросила:

– Готова?

– Ага, – сказал Мазур. – Доигралась, сучка...

– Садись, поешь. Времени ж мало, я так понимаю?

Усаживаясь за стол, Мазур внимательно посмотрел на нее – и не обнаружил никаких оснований для беспокойства. Это не транс, не душевная черствость, и поехавшей крышей тоже не пахнет ничуточки. Она наконец вжилась, полностью приняла правила игры, навязанные окружающим миром. Любой человек с военным опытом тысячу раз такое наблюдал. Рано или поздно в голове у новичка что-то щелкнет, и он начинает жить с ясным осознанием нехитрой истины: не ты затеял эту кровавую игру, но, если хочешь выжить, плюнь на сантименты и действуй так, чтобы сдох не ты, а враг. Те, кто на другой стороне, для тебя теперь не люди, а шахматные фигурки – кто льет слезы по взятой ладье? Не ты ж начал...

И все же на ее лице застыла легкая, непреходящая печаль. Вот теперь-то Ольга как две капли воды была похожа на своего двойника – с картины Боттичелли «Возвращение Юдифи из лагеря Олоферна». Она и раньше это сходство знала, специально показывала Мазуру альбом с репродукциями, и он без малейшего лукавства соглашался, что она вылитая Юдифь, – но тогда не хватало чего-то неуловимого. Теперь оно появилось и подобие стало полным. Невеликий дока в живописи, Мазур считал эту картину гениальной – позади поспешает волокущая голову Олоферна служанка с тупо-радостной физиономией, а Юдифь шагает медленно, чуть ли не плетется с мечом в руке, ей вроде бы, согласно исторической правде, полагается ликовать, но прекрасное личико в дымке неуловимой печали, которую невозможно истолковать и понять...

Он плюхнул себе на тарелку зажаренный до коричневой корочки кусок маралятины. Рука, потянувшаяся к банке с солеными болгарскими огурчиками, чуть промедлила. Он вдруг сообразил, что хотел убить Нину. Без всякого садизма или смакования, но с явным нетерпением ждал, когда она полезет за пистолетом, чтобы мгновенно появилось некое законное основание, чтобы все выглядело честным боем.

Ни о чем он не жалел, не желал переиграть, убил бы еще раз, столь же хладнокровно. Дело в другом: впервые в жизни ему захотелось убить врага, не в мыслях, не по злобе или ненависти, не из мщения – тело и сознание прямо-таки жаждали удара, ощущения ломающейся шеи... За этот миг он словно бы стал совершенно другим человеком. И испугался себя самого, открывшейся бездны – тоже на миг, потом прошло... или затаилось?

– Горячее еще, – буркнул Мазур, вставая. – Осмотрюсь пока...

У него осталось впечатление, будто Ольга неведомым путем прочла не просто его мысли – ощущения. Взглянула совершенно незнакомыми глазами:

– Кирилл, что с нами творится? Это, вообще, мы?

– Ничего не творится, – сказал он устало. – Жизнь свою спасаем, всего и делов...

Ухватил небольшое железное кольцо, отвалил крышку подполья. Спустился по аккуратной небольшой лесенке, огляделся. Подвал обширный, зацементированные стены, прочно сбитые полки из струганых досок. В углу – несколько открытых ящиков с хорошо смазанными железками, запчастями для дизеля. На полках – картонные коробки: тушенка, рыбные консервы, стеклянные импортные банки с овощами, компотами. Ничего домашнего, никаких солений своего приготовления. Подполье выглядит совершенно не по-деревенски. Деревню эти двое видели только в кино...

Он огляделся, взял с полки пустой джутовый мешок, накидал туда десятка два разнокалиберных банок, вылез и шумно опустил крышку.

– Что там? – спросила Ольга с набитым ртом.

– Запас на дорогу, – сказал он. – Как поешь, посмотри какие-нибудь сумки, а я пока одежду пошукаю.

– Ешь, остынет.

– Потом, – буркнул он, направляясь в комнату.

Нина не соврала – в шкафу на полке отыскалась картонная коробка с патронами для ТТ и сотня марголинских, вставленных в гибкий листок пластика, – в точности, как таблетки. Мазур методично перебрал одежду, бросая на кровать джинсы, свитера и куртки. С Федором они были одного роста, а вот Ольга гораздо субтильнее Нины, но это ничего, после всего пережитого на такие мелочи и внимания обращать не стоит...

На нижней полке, под стопками пахнущих чистотой простыней, нашел коробку из-под обуви. Золотые женские безделушки швырнул назад, рассовал по карманам деньги, тысяч триста, бегло пролистал паспорта. Точно, Федор... А лет ему, оказывается, было сорок один. Что ж, паспортом можно и воспользоваться – волосы у них одного цвета, на фотографии Федор без усов, а у Мазура за это время пробились приличные усы с бородкой, сходства, признаться, мало, но всегда можно сослаться на неузнаваемо изменившую облик «ботву». Для беглой проверки вполне сойдет. Ага, права, документы на машину, неплохо...

Ольге, увы, придется оставаться беспаспортной, у них с Ниной совершенно разные лица, и пытаться нечего...

У ворот затрубил клаксон. Мазур на миг замер с паспортом в руке, тут же опомнился, уже привычно направился за плащом. На тот берег собрался «уазик» грязно-зеленого цвета с синей мигалкой и маленькими белыми буквами «Милиция» на дверцах. Сидящие в нем обратили на дом внимания не больше, чем городской пешеход на фонарный столб. Мазур со всем усердием их переправил, и машина скрылась с глаз.

Когда возвращался в дом, собака бдительно на него гавкнула. Неожиданно для себя он свернул, заглянул в баньку. Федор лежал в той же позе, конечно, свитер справа так и остался задранным.

– А еще боцман... – тихо сказал Мазур, словно извиняясь перед самим собой.

Дождь лил совершенно в том же темпе, не ослабнув и не усилившись. В такую погоду верилось во всемирный потоп. Мазур без малейших моральных терзаний застегнул у себя на запястье снятые с мертвеца часы – тому наплевать, а в походе вещь нужная...