А впереди виднелась черная скала, напоминавшая очертаниями застывшую морскую волну с картин Хокусая. На ее вершине Мазур разглядел редкие деревья, словно зубцы полысевшей гребенки, и еще какой-то странный треугольный силуэт, больше всего похожий на геодезический знак.
После короткого раздумья Мазур решительно двинулся по дороге – благо вела на юг, куда они и стремились, отклоняясь от избранного им курса градусов на десять. Невольно ускорил шаг, как будто впереди их ждал надежный приют с потрескивающими в печке поленьями, котелком теплых щей и мягкой постелью.
Глупости, конечно. Мечты. Но впереди и в самом деле может отыскаться какая-нибудь заброшенная избушка, а это все же лучше ночлега под деревом. И в смысле обороны, кстати, тоже...
Вокруг все темнее, они шагали по заброшенной дороге, и скала-волна вырастала на глазах, становясь все громаднее. За поворотом открылась неширокая мелкая речушка с ветхим мостом – а за мостом продолжалась дорога, плавно сворачивавшая вправо, к скале.
Мост в сумерках выглядел вполне исправным. Некогда было осматриваться, скоро совсем стемнеет, луна хоть и показалась над вершинами деревьев, но высоту еще не набрала – и Мазур решительно двинулся вперед. Перила давно рухнули, лишь остатки столбиков кое-где торчат, два бревна посередине выпали, но те, что остались, достаточно широки, чтобы по ним пройти...
Осторожно попробовал ногой – твердое дерево, никакой трухлявости. Двинулся вперед, как по скользкому льду, готовый в любой миг отпрыгнуть, если под ногой начнет проседать – и помаленьку-полегоньку оказался на том берегу. Обернулся, махнул рукой и негромко свистнул, потом предупредил:
– Не все сразу, цепочкой...
Но мост, такое впечатление, выдержал бы всех. Ответ простой: лиственница, конечно. Вокруг ее хватает. А бревно из лиственницы если и не вечное, то долговечное. И дом, и мост простоит лет триста, не сгнив и не затрухлявев. В Екатеринбурге есть мост вполне современной постройки, стоящий на месте бывшей плотинки – и в основании до сих пор покоятся лиственницы, уложенные туда при государыне Анне Иоанновне...
Свернули направо, следуя за дорогой. И когда впереди возникли черные силуэты, которые могли оказаться только крестьянскими избами и ничем другим, Мазур и не подумал удивляться. Он только замедлил шаг и вынул револьвер – но видел уже, что не видно ни единого огонька, ни единой искорки. И ни звука не долетает от десятка домов, стоящих по обе стороны заросшей дороги. У ближайшего давно провалилась крыша, голыми ребрами, странными треугольниками чернеют стропила. И у того нет крыши, и у тех двух...
Все как-то незаметно остановились. Луна, почти полная, все выше поднималась на безоблачном небе, сиявшем мириадом крупных звезд, на фоне желто-серебристого диска чернела вершина скалы и тот самый геодезический знак, дома отбрасывали густые тени. Прекрасная была ночь – как нельзя лучше подходившая для прогулок с девушкой. А вот для диверсанта, наоборот, совсем непривлекательная – к часовому в такую ночь подкрасться гораздо труднее...
– Ну что, пошли... – тихо сказал Мазур.
Они шагали по единственной улочке заброшенной деревни – Мазур насчитал двенадцать домов, больших и добротных некогда, пятистенков, крестовых. Но крыши чуть ли не у всех провалились, окна сияют выбитыми стеклами, а кое-где вообще не осталось рам, заборы где покосились почище Пизанской башни, где и вовсе рухнули, то же самое и с воротами, во дворах растет высокая трава. На крайних домах лежит угольно-черная тень, отброшенная нависающей скалой. Поблизости плещет, лопочет вода – речушка струится совсем рядом, на задворках, мимо огородов. Вон банька, выглядит совсем целой, вон колесо от телеги валяется посреди двора. Проржавевшая насквозь – видно в лунном свете – толстая цепь тянется от полурассыпавшейся собачьей конуры... Полное запустение.
– А зверей тут быть не может? – опасливо спросила Вика.
– Что им тут делать? – пожал плечами Мазур. – Это только в кино в таких развалинах полно волков с вурдалаками... – и, не колеблясь, свернул к дому с относительно целой крышей. – Вот тут и обоснуемся, нет разницы...
– Думаете, они отстанут? – спросил доктор.
– Думаю, – сказал Мазур. – Мы ж не диверсанты, а они не полк СС, это охота, не забывайте. Вот когда мы прорвемся подальше от здешних мест, они зашевелятся, уверен, устроят жуткое браконьерство. А пока нет им причин особо беспокоиться...
Он и в самом деле так думал. Действия охотника, даже подобного Прохору, всегда укладываются в определенную логику. Вряд ли Прохор станет устраивать ночное нападение – учитывая специфику дичи, оно обернется встречным боем. Ночью, в тайге, в заброшенной деревне шансы нагана и охотничьего ружья, в общем, равны. Да и здешний Соколиный Глаз в темноте лишится всех своих преимуществ. А собаки ничем не помогут: Мазур знал, что делал, заставив всех еще до того, как вышли к мостику, снять обувь и прилежно тащить ее в руках...
Последний фокус в обуви, теперь он не сомневался. Очень уж хорошо помнил поведение собак. Едва достигнув того места, где беглецы разувались перед тем, как пройти по равнине, лайки потеряли след. Так и должно быть: лайка – собака особая, за тысячелетия натасканная исключительно на зверя, адские труды и нешуточное количество времени потребуется, чтобы воспитать из нее нечто вроде лагерной овчарки... Невероятно сложно сделать из добряка сенбернара служебно-розыскную собаку, из болонки – ищейку, а из лайки – охотника за людьми. Генотип не тот. Когда невезучий толстяк выскочил из укрытия, лайки проявили кое-какое любопытство – и не более того. Они не видели в бегущем дичь, добычу.
Значит, весь подвох в кроссовках – голову можно прозакладывать, обработаны чем-то весьма стойким, источают аромат, который человек не чувствует, а вот охотничья собака ловит ноздрями мгновенно. Лайки идут не за людьми, а за следами их обуви. Но от такого открытия ничуть не легче – весь путь босиком не пройдешь, заменять обувь нечем...
Вошли во двор – пройдя по упавшим половинкам ворот. Дома, очень похоже, тоже сложены из лиственных бревен, Мазур осторожно похлопал по стене и вновь не ощутил ни следа трухлявости, потрогал ногой нижнюю ступеньку крыльца – выдержала.
Потом поймал за косу Ольгу, приободрившуюся было и совсем было собравшуюся пройти в дом первой. Почти не ощущая неловкости, поклонился и громко проговорил:
– Пусти, дедушка, прохожих людей переночевать, душевно просим...
Слишком прочно в нем засели кое-какие наставления, полученные в детстве. В таких местах, право же, нужно сначала вежливо попроситься на ночлег, а уж потом входить. Разное бывает, и не обязательно врут...
За спиной фыркнул Егоршин.
– Не фыркайте, не фыркайте, – не оборачиваясь, бросил Мазур. – Не в городе. Как писал один классик – где крещеный народ долго не живет, не мудрено кому другому поселиться...
– Вы серьезно?
– Вы городской? – ответил Мазур вопросом.
– Ага.
– Вот и приберегите жизненный опыт для города...
Входная дверь была распахнута настежь. Мазур мимоходом попытался ее притворить. И на миллиметр не сдвинулась, похоже, петли намертво приржавели. Обширные сени. Широкая лавка у стены, рассохшаяся бочка в углу, какое-то тряпье. Глаза легко привыкли к полумраку, как-никак и на улице было не светлее, да к тому же в окна проникали серебристые полосы лунного света, и Мазур хорошо мог рассмотреть все вокруг. Правда, особенно рассматривать и нечего: большая горница, пыли почти нет – в лесных брошенных домах пыли почти что и не заводится, это вам не городская квартира – еще одна лавка у стены, корявый табурет рядом, вот вам и вся меблировка. В углу, который вполне можно поименовать красным, виднеется широкая полочка, определенно божница, но там не видно ни одной иконы. Подойдя, Мазур обнаружил лишь крохотный огарок свечи, который немедленно сунул в карман – в его положении любой трофей годился.
Стена оклеена газетами. Он без малейших усилий оторвал невесомый, сухой, как пыль пустыни, клок – края рассыпались под пальцами, – подошел к окну и, напрягая глаза, попытался прочитать пару строчек. Кого-то там торжественно встретил маршал Булганин – это легкая привязка к хронологии, ага, и про дорогого Никиту Сергеевича...
