– Мало ли что?

Впрочем, это было правильно. Ныряльщику полагалось находиться под присмотром. Ростик разделся до кальсон, полусвесился с плота, опустился до пояса в воду. Она оказалась такой холодной, что он даже зубами заскрипел. Не выдержал, все-таки выдернулся.

– Черт, больно же… Жалко, мы полотенце не захватили, – он неопределенно повел руками. – Хоть и Полдневье, а все-таки ветер сквозит. Окоченеть недолго.

– Почему же – не захватили? – рассудительно проговорила Лада. – Я и о еде подумала, вдруг нам до вечера тут сидеть. А бакумуров посылать… Они пока довезут, половину сами сожрут. Тут порядки вольные, они себя с людьми на равных чувствуют. Хотя у тебя в Храме так же.

Пока Рост отказался вытираться, полотенце тоже следовало экономить. Снова сунулся в воду, нашел веревочку, привязанную к языку колокола, дернул, не получилось, потом приноровился. Звон в воде, наверное, пошел такой, что даже бакумуры в лодке долго еще дергали ушами, даже когда Рост вынырнул. Потом пришлось ждать. Рост побродил по плоту, обсыхая, соскучился и предложил:

– Давай, что ли, ружье опробуем?

Подобрал пушку, еще раз подивился ее функциональности и необычности. Она действительно была гладенькой, зализанной, немного непривычной, но и естественной, словно персик. Тут уж ничего нельзя было убавить, все оказывалось нужным и на своем месте. Ростик почему-то вспомнил, что Экзюпери таким же совершенством почитал плуг, по той же причине. Только держал он в руках все-таки не плуг. Лада сказала:

– Слушай, а викрамские руки под эти рукояти заточены? Ведь Зевс эти ружья для нас выращивал.

– Океанским были бы малы, а нашим… подойдет, кажется. К тому же они мастера, если что-то им не понравится, сами из положения выйдут, выдумки у них хватит.

Он опустил ружье в воду, посмотрел, как поднялись пузырьки воздуха, заливая ствол, направил его в море и пальнул параллельно поверхности воды, чтобы увидеть, где лопнет шнур ионизированной воды.

– Метров пятьдесят, а то и больше.

– Сорок три метра, – мерно уронила Лада. – Маловато… Впрочем, ты говорил, что дальше викрамы все равно не видят.

– Зато слышат. Но стрелять на слух они, наверное, не сразу научатся. – Помолчал. – Лучше бы все-таки дальше.

Снова позвонили в колокол. Лада хотела было Ростика заменить, аргументируя, что ему еще нырять сегодня, но он не позволил. Сам снова окунулся до пояса, позвонил, недоумевая, неужто трудно было более длинную веревку привязать, чтобы не каждый раз нырять приходилось.

Викрамы появились часа через два, когда уже и бакумуры в лодке задремали на солнышке. Но они же первыми и заметили рыболюдей. Поднялись, что-то стали выкрикивать, куда-то показывать. Рост пригляделся, действительно, на гладкой, лишь слегка взморщенной воде появились непонятные бурунчики. Со вздохом, который не сумел подавить, он принялся впрягаться в акваланг.

– Ты там не очень-то геройствуй, – сказала Лада. – А то они, как тебя с ружьем увидят, могут не понять.

Рост прыгнул спиной назад, попробовал удержать боль от холодной воды, потом понял, что продержится не долее четверти часа. И трусовато решил, если все пойдет хорошо, этого будет довольно.

Первой перед ним появилась какая-то викрамская мамаша, довольно взрослая, большая, с поясом, на котором болтались разные ножи, и невероятным количеством побрякушек вокруг шеи. Грудь у нее была сморщенной, словно из нее давным-давно было выпито все молоко. Она поглядывала на Ростика равнодушно, как это у викрамов было в обыкновении.

Рост пригласил ее жестом. Она подплыла не сразу, но все-таки подплыла. Рост осторожно взял пушку за ствол, причем мамаша как-то малозаметно дрогнула при этом, протянул ей. Она рассматривала Роста очень долго, прежде чем подхватила ружье. А потом… Вскинула его к плечу так ловко, что возникало подозрение, с таким предметом определенно была уже знакома. Взвесила его, снова куда-то прицелилась. Так бы и Ростик приноравливался к новому ружью.

Потом она отвернулась от Ростика, о чем-то куда-то пискнула, и хотя ничего не было слышно, уши все равно заложило. Из водной мглы появились еще трое викрамов. Очень здоровые, молодые. Все по очереди стали опробовать оружие. На лице самого младшего, как решил Ростик, заиграла улыбка восхищения, если, разумеется, это была улыбка.

А Ростик тем временем принялся ментатить. Изо всех сил, но в то же время довольно спокойно он объяснял, что за эти вот стволы люди хотят металл, много градин, которые выращивали в себе местные, разводимые викрамами ракушки. Он процедил через мозги это сообщение раз, другой, третий… Внезапно мамаша заинтересовалась. Она подплыла к Ростику, в какой-то очень легкой и повелительной манере положила ему руки на виски. Ремешок маски, конечно, мешал, но не очень.

Рост расслабился и приготовился повторить свое требование еще раз. Но… Когда он очнулся, то стало ясно, что тело его сводит от холода. Трое викрамов волокли его легко, как пушинку, и по направлению к плоту.

Они вынесли его, осторожненько положили на настил, что-то попищали Ладе, из чего она заключила, что может и сама приниматься за дело. Она принялась растирать Роста так энергично, что чуть кожу не сдирала. При этом, разумеется, ругалась:

– Что ты за непутевое создание, Рост, другие-то не болтаются в ледяной воде дольше необходимого, а ты… Кстати, говорить-то можешь?

– Не знаю, – отозвался Рост, едва шевеля солеными губами.

Он чувствовал, что отдает Богу душу. В прямом смысле. Тело задубенело, сердце гнало кровь по сосудам такими слабыми толчками, что возникало подозрение – вот сейчас возьмет и остановится.

Лада еще разок растерла его, потом принялась скидывать акваланг, уже молча. Снова растерла. Наконец сказала:

– Уж не знаю, получилось у тебя там или нет, но больше тебе сегодня в воду нельзя. Не отогрею потом.

– А больше, кажется, и не нужно, – Рост был не слишком в этом уверен, даже оглянулся на морскую гладь, откуда викрамы его вытащили. – Теперь придется только ждать.

С тем они и добрались до города. Пока Роста устраивали в его обычной комнатке, пока носили белье для постели, он сидел на табурете, закутанный с головой в одеяло, как истуканчик. Потом ему принесли горячего бульона, который был на удивление вкусным и обжигающим. К тому же в нем было много какой-то серой пудры, сделанной из корешков, которые так любили бакумуры. От этой смеси бросило в жар, словно от водки.

Ночью Рост проснулся, жалея, что рядом никого нет. Потому что самому подняться ему было мудрено. У него болела спина, текло из носу, и к тому же дышалось с натугой. А поутру его прихватило по-настоящему. Он находился в том неопределенном состоянии, которое бывает только в болезни, когда временами спишь и в то же время видишь, может быть, в промежутках сна, что вокруг происходит. Но люди и все другие казались при этом едва ли не прозрачными, как привидения.

Так он обнаружил Кима, который сидел на стуле за столом, где Ростик когда-то писал отчет о путешествии на условную Новую Гвинею, и разговаривал он о чем-то с обоими вырчохами. Как они при этом понимали друг друга, оставалось загадкой. Лишь к вечеру Рост сообразил, именно сообразил, придумал, что, рассматривая этих троих, почему-то не заметил Василисы. А она тоже сидела у стеночки, напоминая невзрачную картинку, вырезанную из старого журнала, не больше.

Потолок то опускался, то снова взмывал, каждая трещинка между плитами литого камня временами надвигалась на Роста, а временами становилась едва различимой. И все равно он почему-то так выучил их рисунок, что мог бы нарисовать по памяти.

К утру второго, кажется, дня к нему пришла Лада. Она деловито отпихнула обоих вырчохов, которые сидели на длинной лавочке, наверное, специально принесенной снизу, и объявила:

– Викрамы выложили за ночь на плоту семьсот градин. Если считать, что каждая весит граммов пятнадцать, получается… киллограмов десять металла с небольшим хвостиком.

Рост подумал. Или ему казалось, что он думает.