Тасам вертелся в самой середине своего отряда. Он размахивал руками, кричал на отстающих, и как ни странно, быстро выстроил сотню. Когда все солдаты заняли свои места, к командиру стали подходить десятники, докладывать о готовности отрядов. Тот, выслушав их и окинув взглядом свое воинство, велел десятникам возвращаться к солдатам. Сам же направился обратно, к фургону. За ним шел только Картан – один из десятников, самый опытный воин в этой неполной сотне.

Воспитанники и жрец ждали их молча. За все это время никто из них не проронил ни слова, даже говорливый Грендир. Все чувствовали внутреннее напряжение, разливавшееся плотными волнами над войсками Таграма. И это напряжение росло, звенело в морозном воздухе словно натянутая до предела струна: страшно и звонко.

– Ну и денек! – весело сказал Тасам, подходя к костру. – Как вам?

Выглядел он неважно. Одежда в беспорядке, лицо бледное, осунувшееся. На щеках светлая щетина – сотник так и не успел побриться. Но он старался держаться бодро, не подавать вида что устал и что ему страшно. А то, что ему страшно, Фарах знал наверняка. Подмастерье видел, как вздрагивал кадык Тасама, чуть ли не выпрыгивая из-под воротника, как дрожали его руки, покрасневшие и обветренные.

– Начало неплохое, – тихо ответил Састион. – Но что будет дальше?

– Что будет? – буркнул Картан. – Драться будем.

– Это точно, – подхватил сотник. – Подеремся на славу.

За спиной Фараха кто-то нервно всхлипнул. Кажется Васка. Или Сасим.

– Састион, – позвал сотник и улыбка сошла с его бледных губ. – Брат жрец… Нам нужна ваша помощь. Надо бы подбодрить солдат словами Всеблагого. Да и на переднем крае понадобится ваша сила. Если на нас попрет орда и среди нее будут колдуны…

– Конечно, – тут же откликнулся жрец. – Сейчас.

Он обернулся и окинул воспитанников тяжелым взглядом. Цепко, с прищуром. Всех разом и каждого в отдельности.

– Килрас, – сказал он. – Ты идешь со мной. Готовься пустить в ход меч, но не забывай о Силе Огня. Грендир, ты тоже будешь рядом. Поменьше болтай и поглядывай по сторонам, мы идем в бой, а не прогулку. Фарах…. Ты остаешься здесь. Следи за ходом битвы и помогай тем, кому придется хуже других. Тем, кому не сможем помочь мы. Васка, Сасим, вы тоже остаетесь. Помните о том, что вам поручено. И еще… Мы идем втроем. Вы – следующие.

Састион развернулся и решительно зашагал к солдатам. Килрас, положив руку на рукоять меча, давно наточенного и отполированного до зеркального блеска, решительно двинулся следом. Грендир, обернувшись, растеряно посмотрел на приятелей.

– Удачи, – выдавил из себя Фарах.

– Картан, проводи их к десятку Пастона. – Велел Тасам.

Рыжебородый десятник сдержано кивнул, положил руку на плечо Грендира и увлек его за собой, вслед за ушедшими Састионом и Килрасом. Тасам остался у костра.

Глядя в удаляющиеся спины друзей, Фарах внезапно понял, что он их любит. Любит, как родных. И еще понял то, что снова лишился семьи.

– Мы сейчас, – хрипло сказал Васка и они с братом отошли к фургону. Откинув полог, забрались внутрь и забубнили в два голоса, о чем-то споря.

У костра остались только Фарах и Тасам. Сотник стоял вполоборота, напряженно всматриваясь в белую равнину, на краю которой расположился его отряд. Фараху был хорошо виден его четко очерченный профиль, словно высеченный из белого таграмского мрамора. Сайчас сотник был похож на статую воина былых времен. Но подмастерье знал, что Тасам испуган. Но боится не только за себя. Еще за солдат. За общее дело, за весь Сальстан. Подмастерье чувствовал это. Он в очередной раз подивился тому, как можно ошибиться в человеке. Щеголь-болтун внезапно преобразился в настоящего командира, неопытного, но искренне переживавшего за свое войско и за свое дело. Фарах знал – Тасам сделал все что мог. И еще сделает – больше чем может. Из-под маски весельчака и балагура выглянул человек. Настоящий воин.

Пытаясь разобраться в Тасаме, Фарах невольно прищурился, потянулся к нему внутренним огоньком, что есть в каждом из людей. Сотник наверняка почувствовал это касание, потому что обернулся, и устало глянул на Фараха. В его глазах плескались боль и страх. Встретив испытывающий взгляд воспитанника, Тасам шумно сглотнул, и, вздрогнув, пал на колени перед Фарахом. Прямо в снег, утонув в огромном сугробе. Смиренно склонив голову, Тасам стащил с головы шапку, скомкал ее на груди.

– Брат Фарах, – глухо сказал он, обращаясь к воспитаннику как жрецу. – Подарите мне слово всеблагого.

Неожиданно для самого себя, Фарах, рассматривающий взъерошенную макушку сотника, воспринял это как должное. Внутри него зажегся теплый огонек, удивительно ласковый и нежный. Подмастерье чувствовал, что его и Тасама связывает незримая нить, у которой нет названия. И Фарах сделал как должно, то, что ему подсказывало сердце. Протянул руку, коснулся волос сотника. И сами пришли слова:

– Утешься, сотник. Все мы дети всеблагого. У каждого своя судьба и свой срок. В каждом из нас есть огонь, и только ты сам можешь решить, на что его потратить. Согреть ли себя, или других. Иди, и делай то, что ты можешь сделать.

Тасам поднял голову и взглянул на Фараха. Его взгляд стал спокойным и уверенным. Морщины на лбу разгладились, а руки перестали дрожать. В глазах сотника полыхал огонек, грозивший перерасти в пожар.

– Спасибо, брат. – Искренне поблагодарил Тасам.

Он схватил руку Фараха, неловко чмокнул пальцы холодными губами. Потом вскочил на ноги, развернулся, и во весь дух помчался к своей сотне, так и не надев шапку.

Фарах смотрел ему в след, чувствуя, что вместе с сотником уходит и частица его самого. Подмастерье не знал, почему он вел себя именно так. Как настоящий Жрец. Но чувствовал – так надо. И еще одно Фарах знал точно – сегодня он впервые поделился с другим человеком своим внутренним огнем, своей душой. Согрел другого, а не себя.

– Фарах!

Подмастерье вздрогнул. Нечто неуловимое рассеялось, исчезло. Он снова стал воспитанником жрецов, волею случая оказавшимся на переднем крае битвы.

Оказалось, что звал его Васка. Он пытался вытащить из фургона довольно большой сундук, принадлежащий Састиону. Он был большим, и Васке никак не удавалось его обхватить. Фарах поспешил на помощь, и вскоре оба воспитанника, шумно отдуваясь, подтащили ящик к костру.

– Что там? – спросил Фарах, роняя свой конец сундука в снег.

– Книги, – выдохнул Васка, разжимая руки. – И бумаги Састиона.

– Зачем он их потащил с собой на войну? – удивился Фарах, рассматривая сундук.

Сделан он был на совесть. Темно-красное полированное дерево, медные полосы, большой замок – все это свидетельствовало о том, что хозяин весьма дорожит содержимым. Честно говоря, Фарах не мог припомнить случая, чтобы Састион при нем открывал это чудовище. Сразу после погрузки, его закидали тюками с одеялами и использовали как скамью. Так всю дорогу он и простоял в углу, никому не мешая.

– Это коллекция Састиона, – выдохнул Васка. – Он не стал оставлять ее в городе. Опасался, что сожгут, когда кончиться уголь. Говорил, такое уже бывало, в холодные зимы. Там уйма книг. Многие – со старыми, забытыми нынче молениями. Некоторые из них Састион давал нам, чтобы мы с братом их переписали на новые листы. Но мы не успели. Там их очень много.

– Все равно странно, – сказал Фарах, – мог бы спрятать где-нибудь в храме…

Васка лишь махнул рукой, и устало опустился на сундук.

– Да кто его знает. – Сказал он. – Састион прямо с ума сходит, когда начинает говорить о книгах. И все глупость какую-то вспоминает…

Фарах зябко поежился. Он то знал, какую именно "глупость" вспоминает воспитатель. Надо же, как вышло. Жрец – коллекционер книг. Влюбленный в свою коллекцию настолько, что не решился расстаться с ней, даже отправляясь на войну. Хотя, Ламеранос кажется, говорил о том, что Састион интересуется книгами. Тогда подмастерье пропустил это мимо ушей, а теперь вот, увидел сам, как выглядит этот «интерес».