– Нет, – коротко ответил Фарах, прилагая все усилия, чтобы голос его не дрогнул. – Я не знаю, когда именно появился на свет, но после полудня, это точно.

– Ну и хорошо. Да пребудет с тобой милость Всеблагого. Не знаю, верно ли предсказание Кехрема, но одно можно утверждать с увечностью: если бы ты родился в полдень, то проблем бы у тебя было великое множество.

– Учитель, уже поздно, – сказал Фарах, стараясь увести разговор в сторону от опасной темы. – Мне скоро возвращаться в приют. Можно попросить вас об одной услуге?

– Конечно мой мальчик! Все что в моих силах!

– Я смог вырваться к вам, только пообещав Састиону скопировать несколько страниц "Глупости". Простите меня, но другого выхода не было, иначе он бы меня не отпустил.

Ламеранос шумно рассмеялся. Взмахнул руками и снова расплескал вино, – на этот раз на старый хазирский ковер, прикрывавший истертые доски пола.

– Конечно, конечно! Пройдоха клюнул на нашу наживку! В самом деле, нельзя его разочаровывать! Погоди минутку…

Ученый поднялся со стула, и, оставив бокал на столе, подошел к шкафу. Вскоре он вернулся, неся в руках тоненькую книжицу.

– Вот, – сказал он. – Это "Глупость". Бери любой чистый лист пергамента, и перепиши на него пару историй. Пусть Састион знает, что книга у меня есть.

Фарах не замедлил воспользоваться советом Ламераноса. Взял один из листов – выскобленный едва ли не до дыр, и вытащил припасенный заранее свинцовый карандашик. Чернилами бы вышло лучше, но с ними было много возни.

– Чтобы дело шло быстрее, я тебе продиктую, – сказал Ламеранос и раскрыл книгу.

Все устроилось как нельзя лучше. Ученый читал, воспитанник водил карандашиком по пергаменту и вскоре исписал лист с обеих сторон. На него поместились две короткие истории, – ученый специально выбрал такие, чтобы влезли на один лист. Пока Фарах их переписывал то пару раз улыбнулся. Они действительно были смешными.

– Вот и все, – сказал Ламеранос, захлопывая книгу. – Остальное потом. Воспользуемся слабостью старшего настоятеля, чтобы встретиться еще раз. Ведь ты придешь ко мне в гости?

– Конечно учитель, – ответил Фарах бережно складывая листок и пряча его в сумку. – Мне очень интересно с вами говорить. Очень жаль, что я не могу стать вашим учеником.

– Ну, ну! Не унывай. Кто знает, как сложится судьба. На все воля Всеблагого. Хочу тебе сказать, что ты уже стал моим учеником. Среди тех юнцов, что ходят в университет и числятся моими учениками, полно глупцов и бездельников. Они не хотят учиться. Даже не стараются понять того, что я пытаюсь до них донести. Хотя они слушают меня часами, я не могу назвать их своими учениками. Они не перенимают у меня знания, лишь повторяют слова, для порядка, совершенно не вникая в смысл. А наши с тобой беседы и есть лучшая учеба.

– Спасибо, – серьезно ответил Фарах. – Это большая честь – учится у вас. Ведь мы еще встретимся?

– Конечно! В следующий раз, мы с тобой все же обсудим подробней феномен ценности изобретений для прогресса цивилизации. О! Я упомяну об этом в воскресенье, на занятиях. И кстати, к следующей нашей встрече, я, возможно, все-таки уточню твой гороскоп. Признаться он меня заинтересовал.

Фарах стал собираться в дорогу. Закинул на плечо сумку, поправил одежду, еще раз поблагодарил Ламераноса и покинул гостеприимный дом. На этот раз – вполне обычным путем. Ученый оказал ему большую любезность: не смотря на поздний час, спустился во двор и велел стражу пропускать к нему Фараха в любое время.

Потом учитель и ученик простились, и подмастерье едва ли не бегом направился в приют, не забывая поглядывать по сторонам. Но на этот раз он не заметил ничего подозрительного.

В приюте, отдав Састиону лист с историями, он выслушал благодарности воспитателя, и со спокойной душой отправился спать. Но уснул не скоро.

Лежа в постели, он пытался разобраться в хитросплетениях своей судьбы. Теперь, после разговора с ученым, много стало понятно. Фарах был твердо был уверен в том, что родился именно в Хазирский Полдень. И что жрецы преследовали его и Тейрата именно из-за этого. Правда, предсказание Кехрема настораживало, но Фарах не чувствовал в себе никакой разрушительной силы. Он не мог быть воплощением Тайгрена, уж это наверняка. Ведь он обращался к Энканасу во время молитвы, и получал ответ. Пусть это было всего лишь касание великой силы Огня, но и это – благо, ответ божества. А уж Бог Огня наверняка бы разобрал в молящимся черты врага своего, и не замедлил бы покарать наглеца. Раз подмастерье до сих пор жив, то значит не враг Энканасу. Это радовало. С другой стороны, Фарах мог родиться и не в полдень, но в таком случае, история его жизни вновь становилась донельзя запутанной.

Подмастерье размышлял о своей судьбе едва ли не до утра. Теперь даже идеи Лартасуса отступили на второй план. Воспитанника больше занимали собственные проблемы, чем безумно далекий конец света. Он может так и не наступить, а вот предсказание о Хазирском Полудне – реальность, готовая вот-вот ухватить за шиворот самого Фараха.

В конце концов, у него разболелась голова, и подмастерье почел за лучшее оставить все размышления на "потом" и уснуть. Но все же пообещал себе, что при случае прочешет все известные ему библиотеки и книжные лавки в поисках историй о Хазирском Полудне.

Утром оказалось, что ночью холод отступил и в Таграме снова потепление. Снег на улицах таял; ноздреватые сугробы превращались в рыхлые кучи грязи. Проседали, проваливались сами в себя и исчезали на глазах, исходя мутной водой, словно кровью. С крыш струились потоки талой воды, пятная стены подтеками и обдавая неосторожных прохожих холодными брызгами.

На утренней молитве во славу Энканаса, воспитатели приюта нежились в лучах солнца, что пробивались сквозь мутные стекла и довольно улыбались. Даже Састион, в последнее время ходивший по приюту мрачнее тучи, соизволил улыбнуться. Восхвалив доброту Бога Огня и отметив усердие жрецов Великого Храма Таграма, вымоливших хорошую погоду, воспитанники разошлись на работы.

Веселая Троица перестилал полы в большой комнате, продолжая ремонт начатый на неделе. Грендир и Килрас весело переговаривались, подшучивали друг над другом. Настроение было хорошим – на улице светило солнышко, в комнатах потеплело и работа была не в тягость, шла споро и без задержек.

Фарах, не смотря на погожий день, оставался хмурым и неразговорчивым. Он не выспался, и настроение у него было хуже некуда. Мысли о том, что он один из тех, кто имел несчастье родится в Хазирский Полдень, не давали ему покоя. Надеясь отвлечься от грустных размышлений, подмастерье трудился в полную силу, без остатка отдаваясь тяжелой работе.

Друзья, конечно, заметили, что Фарах не в духе. Сначала они пытались расспросить Фараха о его визите к ученому, но подмастерье отвечал коротко и сухо. Тогда Грендир попытался развеселить его, отпустив пару сальных шуточек, но Фарах лишь нахмурился. Килрас, видя, что дело серьезное напрямую спросил друга, что случилось. Подмастерье, конечно, не мог рассказать друзьям о том, что его беспокоило. Пришлось соврать, что Састион им недоволен и, наверно, больше не отпустит к Ламераносу. Килрас удовлетворился этим объяснением и сочувственно цокнул языком. А вот Грендир сразу смекнул, что это лишь отговорка, и Фарах расстроен вовсе не из-за этого. Но он, как настоящий друг, не стал продолжать расспросы и сделал вид, что поверил словам подмастерья.

Фарах работал не останавливаясь, едва заканчивал одно дело как тут же брался за другое, не давая себе отдыха. Так было легче. Сосредотачиваясь на работе, он забывал о проблемах, и не ломал голову над тем, когда именно родился – в полдень или нет.

Во время обеденной молитвы, повторяя слова за Састионом, он как все молился о ниспослании мира на земли Таграма. Но про себя, в мыслях, подмастерье молил Энканаса даровать ему спокойствие и утешение. Он не хотел такой судьбы. Не желал быть одним из тех, кто родился в Хазирский Полдень. Фарах не чувствовал себя воплощением Тайгрена, знал, что это не так. Ведь он воспитанник жрецов, благочестивый и набожный, восхвалявший Бога Огня и надеющийся на его прощение… И тем не менее, если его тайна раскроется, ему придет конец. Люди не боги, они не умеют прощать. Люди преследуют всех, кто хоть чем-то отличается от них. В деяниях своих они безжалостны, особенно когда распалены слухами или даже простым подозрением. И разжалобить Бога проще, чем толпу людей, уверенных в том, что ты – воплощение зла.