— Заходи.

— Господа, я хотел бы все-таки…

Он еще старался говорить спокойно и уверенно, как человек, который час назад стоял на зеленой улице, смотрел на большие почки, жалел, что не дозвонился до своей девушки… Но в голосе, как подземные воды, уже плясал страх. Настоящий страх.

Рик был каким угодно — только не суетливым. И заметив в себе эту нотку сейчас, он все еще пытался убить ее, договорить фразу без нее — «Хотел бы знать» — но закончил он уже, слегка подавившись словом, когда его, упершегося на пороге, одним сильным тычком втолкнули внутрь, и там, внутри, была темнота.

— …и вы не имеете права…

Договаривал он уже, сильно ударившись коленями обо что-то твердое и слегка вильнув интонацией голоса от боли — почти вскрикнув; за спиной проскрежетал засов, Рик с шумом выпустил воздух сквозь зубы… Еще стоя на коленях, все еще не понимая, что это в самом деле случилось, случилось с ним, Ричардом Эрихом, Магнаборг, Колледж святого Мартина, третий курс, орден сверденкрейцеров… поднял голову.

Было темно.

Было темно и так замечательно!.. Всего-то часа четыре сна, не больше, и вдруг — этот несчастный…

…Яркий свет.

Свет солнца упал ему на закрытые глаза, и он, тихонько и как-то по-детски бурча во сне и не желая просыпаться, попытался улезть, вкрутиться куда-то вниз. Ловя сон за хвост, повертелся, ища правильного положения тела.

…Рик так специально поставил его кровать — чтобы где-нибудь в полдевятого на подушку падал солнечный свет. Окна были на восток, и почти что в любое время года солнце находило своим лучом его лицо — летом пораньше, зимой попозже, но находило… Рик-то, в отличие от своего брата, любил вставать рано — более того, считал, что это очень хорошо и правильно. Он вообще был человек солнца, Рик — родился в полдень, зимой очень тосковал — потому что дня почти нет, уходишь учиться — еще темно, возвращаешься — уже темно… У каждого есть самое страшное для него время года: так вот, для Рика это была зима. Декабрь, когда самые долгие ночи, и с неба вместо света изливается тьма… и снег…

— Человек — тварюшка светлая, живет от солнышка, а спать надо ночью, — ласково выговаривал Рик, твердою рукой стягивая с брата одеяло. Ал тихо застонал, сворачиваясь, как креветка.

— Уйди, будь так любезен… у меня же еще… о-ой… почти что час есть поспать…

— А зарядку когда будешь делать? — приветливо осведомился глава рода, отдергивая занавеску так, что постель просто-таки залил безжалостный поток лучей. — Тебе еще мно-ого надо успеть. Поотжиматься, гантельки покрутить…

— Гантельки! Рик! Восемь утра… Я тебя ненавижу…

— Так и всегда — люди ненавидят тех, кто делает им добро, — скорбно сообщил Рик уже из коридора, где он чем-то позвякивал, наверное, пресловутыми гантельками, чтоб их чума взяла… — Ничего, сынок, ты поймешь, сколь я был прав, когда вырастешь…

— Не называй меня сынком! — Ал, понявший со всей очевидностью, что спать ему в любом случае больше не придется, спустил ноги с кровати и мрачно созерцал узор на обоях. Утренний взгляд его был достоин наемного убийцы.

Посмотрел на ноги — тоже зрелище не из приятных: на один квадратный дециметр ноги — в среднем по три синяка… Уа-ау, это тренировочная палка. А вид такой, будто его избивали сто разбойников на большой дороге…

Синяки делились на старые — желтоватые и расплывчатые — и новые, идеально очерченные и темно-лиловые. По различиям синяков Ал мог бы написать курсовую.

— Тебе запястья надо разрабатывать, поэтому — гантельки… Давай, крути, сынок. По пятьдесят раз — в каждую сторону…

— Не называй меня сынком… Понял, негодяй?!

— Понял, сынок, понял… Чего ж тут не понять?.. Мы, старики, народ понятливый, не то что нынешняя молодежь…

Ал фыркнул. Надо бы объяснить, что он не просто так обижается — просто это мамино слово, вот и неприятно его слышать… Но на Рика он обижаться не мог, а притворяться обиженным долго не получалось, и потому он просто фыркнул, морща веснушчатый нос.

— Жутко смешно… обхохочешься.

— Так как насчет гантелек? Или сначала отожмешься?

— Сам ты отожмешься! Я сперва — умываться, как всякий приличный человек.

Он медленно, почему-то бочком пробирался к ванной, осторожно поглядывая на брата.

— Жалеющий гантельки для сына своего — ненавидит сына своего, — сообщил Рик тем временем, натягивая покрывало на братскую постель. — Это царь Соломон сказал, а он много чего понимал в правильном воспитании… Ничего, малыш, я еще сделаю из тебя настоящего рыцаря!..

— Не сделаешь.

— Это почему же не сделаю?

— А потому что не достанешь, — на двери ванной звякнула задвижка… изнутри. Толстая струя воды звонко ударила в эмаль.

Рик прыжком подскочил к вражеской крепости, но было уже поздно.

— Ну, ничего… долго не просидишь, — зловеще пообещал он, пиная дверь ногой. — Когда-нибудь же надоест тебе в ванной плавать… А едой ты не запасся, слава Богу.

— А тебе скоро в колледж, — радостно сообщил Ал, перекрикивая шум струй, судя по изменившемуся звуку, ударяющих уже — вот ведь гад! — явственно по телу… Душ принимает, зараза. — А когда ты уйдешь, я сделаю вылазку на кухню и всем запасусь.

— Так и будешь в ванной жить? Ванный житель…

— Так и буду. И жизнь моя будет весела и прекрасна.

— Думаешь?

— Уверен. В отличие от твоей. А все потому, что у меня тут есть унитаз… Умыться ты и на кухне можешь, это да, а вот остальное… Это дает мне неописуемые преимущества, так что рано или поздно придется тебе… ха-ха, капитулировать. Или, может… Рик! Ты к соседям будешь ходить или горшок заведешь?..

— Открывай, гад несчастный, — стараясь не расхохотаться, старший брат снова пнул дверь, сдвигая брови. — Ну же… Я дверь сломаю!

Ал под душем, кажется, ликовал.

— Не! Пожалеешь! Сам недавно ставил! А задвижка у нас крепкая, ее так просто не свернешь…

— Ну Ал же, не будь гадом, — Рик взглянул мельком на стенные часы и всерьез приготовился капитулировать. — Мне идти надо… Пусти, будь добрым братом! Мне… надо.

— Попить хочешь? — невинно осведомился светловолосый подлец, выключая воду. Теперь из-за двери доносились только сухие, чуть слышные звуки — видно, он вытирался. — На кухне в чайнике есть водичка…

— Ал!.. Я начинаю помышлять об убийстве…

— Ну ладно, ладно, снисхожу к твоим страданиям, — задвижка скрипнула, дверь начала приоткрываться. — Только если мне будет гарантирована… личная безопасность… пропуск для всего гарнизона…

Но поздно: Рик коршуном кинулся вперед, вставил ногу в образовавшуюся щель. Через минуту оба брата уже катались клубком по ковру, поднимая в солнечных лучах тучи пыли. Когда пыль слегка развеялась, стало видно, что наверху из двоих оказался старший; тот же, кого прижимали обеими лопатками к земле, отфыркивался и тяжело дышал.

— Ну, сэр… И где же ваша хваленая честь?.. Я вам, можно сказать, жизнь даровал… Кроме того, не хотите ли… воспользоваться дарованными благами цивилизации?

— О, грамерси, сэр, но сначала я вас придушу…

— Сэр Рик Безжалостный! А почему это у вас такое странное прозвище — «Безжалостный»?

— А это потому, что я — безжалостный, — доверительно объяснил Рик, подымаясь и приглаживая волосы. Младший брат, в одних трусах и драной футболке, приподнялся на локтях, тяжело дыша и улыбаясь. Светлые, почти совсем белые его волосы были мокрые, а теперь еще и в пыли.

— Ну и ковер у нас. Пропылесосить бы его, что ли…

— Потом. Ты лучше гантельками займись, — отозвался Рик уже из ванной, и вскоре там зажужжала его электрическая бритва. Брился он каждый день — удивительно был чистоплотен, даже в походах каждое утро начинал с бритья и чистки зубов…

Все еще продолжая пренебрегать братским заветом, Ал повертел головой в поисках одежды… Золотая пыль кружилась в золотых солнечных лучах. Кто сказал, что солнце — белое? Оно золотое, совсем золотое. Золотой свет…