Почувствовав взгляд, он чуть дернул губами, сжатыми в прямую линию.

— Я должен что-то сказать?

— Нет, Годефрей, — неожиданно мягко ответил Стефан. — Как хочешь. Это только твое дело.

— Да ладно уж — только мое… Все, кажется, давно за меня решили. Ладно. Я согласен в это впутаться. Не цыпленочку же одному свершать подвиги, если он не соображает, где север, где юг. Лето длинное, нашего ордена все равно больше нет, а вам я почти что верю. То есть… Не так, Стефан. Я верю только в то, что ты… Что вы хотите, как лучше.

— Спасибо.

— Что нам, кстати, делать с этим королем Кьюр-Харди, когда мы его наконец обретем? — спросил Фил, открывая глаза, и интонации его чего-то не хватало. Например, веры в то, что это в самом деле случится. — Присягнуть ему на месте, рассказать, как и что — или представить его Президенту?

— Для первого — еще рано, без второго вряд ли получится обойтись, а третьего нельзя делать ни в коем случае, — отвечал Стефан, похоже, совершенно серьезно. — Найдя Короля, вы должны привести его сюда, ко мне. Как можно скорее. А для этого вам придется все ему расказать.

— Так он и поверил, — фыркнул мерзкий Фил. — Представляешь, Эрих? Живет себе дядька, горя не ведает — и вдруг к нему заявляются двое таких вот орлов и начинают заливать про Круглый Стол и про Антихриста! Вот ты бы как отреагровал на сообщение «Здрасьте, вы наш король былого и грядущего»?

— Если меня не обманывает интуиция, с этим проблем не будет, — Стефан продолжал говорить на полном серьезе. — Трудность в другом. В том, чтобы не опоздать.

Погода, кажется, портилась. С юго-востока наползало что-то темное, меж деревьев похожее на чернильную заливку. Алан зябко пожал плечами, глядя на грозовеющее небо.

— Пойдемте в дом, — Стефан, тоже следивший за тучей, поднялся на ноги. — Хотя нет: ты, Алан, ступай в дом, а ты, Годефрей, если тебе не трудно — пойдем со мной, уберем дрова в сарай. Я сегодня сколько-то наколол, но они прямо за домом лежат…

Алан, опустив голову, как от тяжкой вины, шагнул через порог — и на миг показалось, что он пытается войти в очень узкие ворота, протиснуться в тесный дверной проем, и рвется одежда, и трещат кости… Но оказаться по ту сторону ворот очень надо. Даже если придется бросить по эту сторону все, что несешь с собой… Потому что, как ни плачь, туда, куда так сильно нужно попасть, ведет только один-единственный вход.

«Только один-единственный вход ведет в Царство Божие, и это узкие врата. Чтобы пройти в них, нужно многое оставить по эту сторону. Почти все. Так было, так будет всегда. Все благое, что оставите, вы обретете снова, когда войдете.»

Ага, многое нужно оставить. Учебу, работу. И драгоценное свое здоровье.

Фил опять начал кашлять, глаза его слезились. Это был проклятущий — не то грипп, не то сентябрьский бронхит, душивший его уже третий день, но сегодня разыгравшийся особенно сильно. Несмотря на могучее телосложение, здоровьем Фил не отличался — Алан, как ни смешно, оказался его выносливее, ни разу еще не чихнул, и недосыпание на нем не очень сказывалось… А на Фила почему-то даже нетопленный Монкенский вокзал сейчас действовал губительно.

Напутственные слова Стефана насчет входа в Царство Божие, как всегда, лезли в голову не вовремя. Как раз когда Фил в очередной раз пробовал на досуге мыслить над «центром веры» и своим участием в этой истории.

Они с Аланом, поразмыслив, пришли к единогласному решению, что имеется в виду какое-то место, очень прославленное с точки зрения христианства. Знаменитый монастырь там или город с какой-нибудь особенной церковью. Первое, что приходит в голову — конечно же, Хальенова Купель на Вейне, самый настоящий Центр Веры — дело даже не в тамошнем монастыре, а в том, что именно раз оттуда после Хальенова крещения христианство по стране пошло… Кто же не знает легенды про святого Гильдаса и обращение вайкинга Халлена Завоевателя?

Хальенова Купель и стала первым местом, куда двое искателей Короля поехали. Было это еще в мае, и погода стояла отличная, и во францисканском монастыре их приняли прекрасно… Знаменитая «купель» оказалась просто небольшой заводью на Вейне; невдалеке в реку впадал ее приток, Ренна, и на полуостровке меж двух потоков и стоял белоснежный монастырь. Соседний городок Фраттерен оказался чистеньким, светлым, очень старинным и очень похожим на пригород монастыря. Вообще когда Фил с Аланом первый раз увидели ярко-белые монастырские башни на фоне ярко-зеленой травы и ярко-синего неба, они было подумали, что пришли куда должно. И теперь остается сущий пустяк — войти в монастырскую церковь и увидеть там у бокового алтаря коленопреклоненную фигуру величественного сложения. Которая при виде их поднимется с колен и поприветствует словами «Слава Иисусу Христу», как это и положено делать доброму христианину в церкви… Здравствуйте, ваше величество, вот мы и пришли.

Подвез их до Фраттерена, а потом и до обители, самый настоящий монах. Вернее, послушник-водитель, везший полный фургон леса на монастырские нужды. Послушника звали Доминик, то бишь «принадлежащий Господу», и был это добрый и разговорчивый парень лет тридцати, носил бурую францисканскую рясу, но вот тонзурки пока не имел. Он угостил паломников — Алан и Фил назвались паломниками — отличными бутербродами (в пятницу — не мясными, а с красной рыбкой) и подарил им по бумажной иконке на память. Алану — изображение его святого, Короля Грааля с чашей в руках, а Филу почему-то — Михаила Архангела, с попираемым змием не больше собачонки размером. В общем, все складывалось на редкость удачно… За единственным исключением — три дня, проведенные в монастырской гостинице, не принесли никакого результата. Ал, правда, усердно посещал дважды в день монастырскую церковь; а Фил просто сердито околачивался по обители, размышляя, в какой бы центр веры отправиться следующим номером программы.

Следующим на очереди стал город Форт-Раймонд. Правда, Фил последнее время что-то охладел к ордену Святого Эмерика, но нельзя не признать, что именно монастырь святого Раймонда был самым крупным в стране эмериканским просветительным центром. При монастыре располагалась знаменитая семинария, основанная веков эдак семь назад вышеупомянутым братом Раймондом, «универсальным доктором» богословия. Есть про него легенда, что писал он богословские трактаты с двадцати до семидесяти лет, а на семьдесят первом явился к нему Господь Собственной персоной и говорит: «Раймонд, чего ты хочешь? Хорошо ты мне служил, хочу я тебя как-нибудь наградить». «Да ничего я не хочу, кроме Тебя, Господи», — отвечал старенький Раймонд, радостно смеясь. А может, и благоговейно рыдая. «Понял я теперь, Господи, что не познать Тебя разумом, и все мои трактаты — форменная чушь.» И бросил с тех пор свое богословие, принялся музыку сочинять…

Книжки с этой и другими подобными историями в обилии продавались в магазинчике при гостинице. Алан их листал не без интереса, пока Фил уныло торговался с обслугой за цену на комнатку. Вообще этот монастырь сильно отличался от Фраттеренского: какой-то он был более современный, может, из-за семинарии в его стенах, из-за издательского центра и прочих околоцерковных учреждений… Если у Хальеновой Купели в монастырской лавке торговали свежим квасом и самодельными крестами из кипариса, то здесь в книжном магазине распоряжался делового вида монах в сером костюмчике. Но эмериканский монастырь помог не более францисканского. Никто не бросался к ним навстречу, восклицая имя Божие; ни на кого не указывали сотни перстов, не слышалось восторженных выкриков: «Вот он, ваш король былого и грядущего, грядет прямо из былого в настоящее…» В общем, вечером третьего дня пилигримы уезжали прочь на туристском автобусе, увозя с собою единственный трофей — пластмассовые четки, подарок очкастого доброго монаха в сером костюмчике (так они порой по-мирски ходили, устав предписывал одеваться соответственно эпохе). Этому святому отцу почему-то приглянулся Алан. Фил же от серых монашеских фигурок все три дня дергался — все ждал, что среди них вот-вот замелькают другие фигуры, тоже серые, но темнее, с нашивками оливковой ветви на рукавах…