1914, Москва Лепта. М., 1995, № 26. «Его привезли из Замостья…» Его привезли из Замостья В крови, с непокрытым лицом, И смерть, как суровая гостья, Вошла в затихающий дом. Катились, гремя, батареи. Вдали надрывался вокзал. У двери шептались евреи, А он ничего не слыхал. И к утру черты заострились В последней простой белизне. И мой голубой амариллис Увял у него на окне. Он умер без стона и боли. Как месяц спустился за лес. Я стану молиться в костёле, Чтоб он из убитых воскрес. 1915 Лепта. М., 1995, № 26. Триолет Четыре умерли, но пятый Кострами глаз пылал с креста, Поля благоухали мятой. Четыре умерли, но пятый, Истекший кровью и распятый Взывал в окрестные места: О, мой Сион! О, высота! Когда мы возвращались — пятый Чугунный труп свисал с креста. 1915, Венден Лепта. М., 1995, № 26. Стихи о страшной глубине Когда в предвечную гавань Войдёт усталый матрос, Товарищи шьют ему саван Из грубых холщёвых полос, Потом к холодным подошвам, Привязав рассчитанный груз, Они говорят о прошлом И о нём, разрешённом от уз. И сразу замолкнут и вздрогнут, Когда всплеснётся вода, И труп, безжизненно согнут, Уйдёт в волну навсегда, К подводной неузнанной цели Плывёт лишённый земли, И тех что задумчиво пели, Уже не видно вдали. Со дна беззвучной стеною Восходит страшный покой. И близко чёрной струною Повис над мешком мокой [6]. И вот уже саван разорван, И ткань бесследно пуста, Лишь кверху чёрная ворвань Пошла от рыбьего рта. И в мягком изверженном иле Лежат у вечных границ Глаза, что при жизни следили Быстроту пролетающих птиц. 1916, Рига Лепта. М., 1995, № 26. Как и все дни И в третий полуденный час Гвоздями пробитое тело Повисло в нагорной пыли. В полях гиацинты цвели Задумчиво горлинка пела. В шестой пламенеющий час По старой Сахемской дороге Влачились со скрипом возы, И прелесть далёкой грозы Овеяла наши пороги. В девятый же пепельный час, Косматые тучи, как шали, Кружились над римской тюрьмой, И женщины детям кричали, Чтоб они возвращались домой. 1916, Рига
Лепта. М., 1995, № 26. На заре От револьвера, направленного в голову, Не закроешься связанными руками, Когда чёрные ужаснулись зрачки, — Латыш делает своё дело. Вот упал — умираешь. Пальцы трогают невидимую клавиатуру. Из виска на серый асфальт Накапало с блюдечко крови. Воробьи кричат — Чирик, чирик, четверть четвёртого. На заре, чугунно журча, Пробежал безлюдный трамвай. 1919, Москва Лепта. М., 1995, № 26. Ожидание Жду. Тысячи часов, Сотни дней, Месяцы. Выпуклым мёртвым взором Гляну на Москву, Ещё не знаю, Что я каменею над ними И что глаза у меня такие, Каких не было раньше. Довольно! В переулке Ржаною душой Отдыхает извозчик: «Время лошадь поить»… Постным маслом икает в апрель. Вот тебе и апрель! Медленно, Снизу Навожу упорный зрачок, — И с козел, как в прорубь, Ныряет извозчик, Лошадёнка села На задние ноги И валится набок. Довольно ждать! Подходят Быстро и медленно Красноармейцы, торговка, Папиросный мальчишка, священник, Перекликаются пульсами, Не знают, Что поперёк переулка Протянут мой взгляд… Другие бегут… Вырастает тяжёлая Горка Мертвецов с изумлёнными лицами… Если нет Тебя — И город не нужен. Посмотрел на брендмаур — Пробежка. Дальше… хрустнула первая церковь. И сразу Колоколами и куполом Звякает оземь. Новый дом на Цветном Роняет балконы. Сухарева башня, Стойко качнувшись, Нагнулась, Словно ищет чего-то на площади, Монастыри и соборы, Охая, Кладут земные поклоны… Рушится каменный карточный город. Стало тихо… И видны леса вдалеке. Медленно, поднятым взглядом Испепеляю леса. Нет тебя — не должно быть природы, Горизонты пошли чернозёмной грохочущей дрожью. Исчезая, вскипает земля. Всходит вечер последний С серебряной милостью звёзд, С васильковым стоянием далей, Но не видит вечер земли. И только два взгляда моих, Два тяжёлых невидящих взгляда Настигают вслепую В чёрном эфире Мёртвые звёзды. вернуться Мокой — рыба морской волк, род акулы. |
