М. С. Еще я здесь часто по ночам просыпаюсь от цокота копыт под окнами - девушки на лошадях гарцуют. И еще от этого сладковатого сдобного запаха, рядом же хлебозавод.

И. Д. Хлеб, лошади и железная дорога. Вот тебе и полный джентльменский набор русской жизни. А лягушки у тебя на пруду квакают?

М. С. Ну нет.

И. Д. Вот это, между прочим, хуевый признак. Уж лучше бы лягушки квакали, чем утки прилетали. Лягушки очень тонко чувствуют экологию. Кстати, «Аэропорт» упорно возглавляет список самых неблагополучных в экологическом отношении районов Москвы. Почему - непонятно. Ведь, казалось бы, рядом гигантский Тимирязевский парк.

М. С. Тут какие-то странные предприятия притаились. У меня, например, прямо под домом завод, который функционирует по загадочным законам и невесть что производит.

И. Д. А, это завод железобетонных изделий. Но он не особенно вредный, это же не цементный завод. Да и потом, его рано или поздно ликвидируют, всю промзону возле Тимирязевского леса застроят элитными домами - уж слишком престижная территория. И никакой промзоны здесь больше не будет. А вот по-настоящему офигенное преимущество нашего района - конечно же, рынок.

М. С. Он всегда тут был?

И. Д. Конечно. Ленинградский рынок - один из старейших. Например, ко мне на днях приходил Толя Мелихов, фотограф, и я для него сварил нежнейшие телячьи языки. А он гурман, любит поесть, и просто изумился: «Где ты умудрился достать такие свежайшие языки? Я такой роскоши давно в продаже не видел». Я ему говорю, что у нас весь рынок ими завален. А он живет на Плющихе (кстати, в доме, где я родился), там почему-то телячьих языков нет.

Ну где еще можно выйти на пять минут из дома и вернуться со свежайшими телячьими языками всего по сто тридцать рублей за килограмм? Так что наш рынок можно считать градообразующим предприятием. Вокруг него вертится вся жизнь района, на нем встречаются писатели из окрестных домов.

Еще, конечно, наш Тимирязевский парк - настоящий дар природы. Там сейчас проложили длинные экологические тропы, по ним вообще идешь или едешь на велосипеде, как по дремучему лесу. В конце маршрута - неплохая шашлычная. Надышался воздухом - выпил и закусил.

М. С. Там еще полно белок, прямо как в Кенсингтоне.

И. Д. А вот в девяностые годы был период, когда вообще все белки из Москвы исчезли.

М. С. В смысле?

И. Д. Лет десять Москва вообще жила без белок. Была такая теория, что их сожрали вороны. То есть как только рождался бельчонок, он мгновенно становился добычей прожорливых ворон. Но потом что-то в русском космосе изменилось: вроде и ворон меньше не стало, но и белок полно.

М. С. Только здесь, по большому счету, совершенно негде поесть и выпить. Помнишь, ты привел меня в престранное кафе на рынке? Там еще вход был прямо в стене, такое совсем мамлеевское место.

И. Д. К сожалению, его больше нет. Оно было совершенно незаметным, никакой вывески, поэтому там, в полумраке, всегда собиралась очень потаенная публика. Такого плова я больше нигде не ел. Они тушили отдельно рис с луком и морковью, а отдельно баранину. И все подавали на разных блюдах. Но на рынке сейчас бурная реконструкция, строят новый торговый центр, и романтическое кафе снесли вместе со старыми стенами.

Прохожий. Дайте закурить.

И. Д. Да я не курю.

М. С. И ты тоже?

И. Д. Я вообще никогда не курил. Я всегда во всем подражал отцу. И он мне с младенчества внушил неприязнь к курению и курящим людям. Говорил: лучше выпей водки, а курить - это удел плебеев. (Глядя вслед прохожему.) Почему, интересно, современным СМИ вообще перестал быть интересен простой человек? Откуда пошла эта дикая установка, что ньюсмейкерами могут быть только звезды? Когда я работал в «Мегаполис-Экспрессе», мы брали простого человека с какими-то своими тараканами в голове и возвеличивали его до уровня звезды. Например, подходили к человеку, который зарабатывал тем, что стоял с обыкновенной живой крысой на улице. Она вытаскивала из ящика какие-то записки с откровениями. Люди платили по десятке. Так вот я делал с ним интервью на целый разворот. Читалось на одном дыхании. На следующий день он становился городской звездой номер один, не хуже, чем сегодня Ксения Собчак.

Экзотика городской жизни ведь никуда не делась, все по-прежнему кипит и бурлит, цветет и пахнет. Впрочем, сегодня СМИ существуют отдельно от читателя. Такого, кстати, никогда не было, даже при советской власти. СМИ, даже советские, всегда оставались как-то имманентны читательской аудитории. А сейчас вообще непонятно, какая связь между содержанием газеты и читателем. И рассуждать о технологиях повышения каких-то там тиражей - то же самое, что «мечтать о будущем».

Как правильно сказал философ Зиновьев, все будущее давным-давно куплено. Будущее заключается в том, сколько ты своему ребенку оставишь денег. Да и то коридор возможностей, которые он получит за пусть даже неплохие деньги, становится все уже и уже. Ну станет он менеджером высшего звена, вступит в углеводородное сообщество, все равно будущего-то у него нет, и он никогда не испытает тот восторг, когда ветер бьет в лицо, а ты стоишь и все дороги перед тобой открыты.

Сейчас даже за огромные деньги тебе предоставляется достаточно узкий ассортимент выбора, а без денег вообще никакого - разве что стать частью экзотики уличной жизни. Поэтому как у газеты сегодня нет выбора, так и у человека нет выбора. Все зависит от многих абсолютно абсурдных факторов, но только не от чьих-то интеллектуальных усилий. Из жизни полностью исчезла романтика, а творчество заменил креатив, и нам осталось разве что раскладывать пасьянсы из строго определенного набора карт. Наше время принципиально антиромантично, согласись.

Если же говорить о политике, то ей сейчас всерьез можно заниматься только в форме обличения и полного обскурантизма по отношению к тому, что происходит. Ну что ты можешь предложить полезного и продуктивного? И кто тебе позволит что-то осуществить? Трагедия нашего времени именно в полном и окончательном устаканивании: человек попадает в какую-то ячейку, и все, он обречен в этой ячейке существовать всю оставшуюся жизнь. А ведь были времена, когда я заключал пари, что в течение трех дней мы подойдем и поздороваемся за руку хоть с Ельциным. И всегда выигрывал.

М. С. Это как же?

И. Д. А так, просто в восьмидесятые и девяностые годы диапазон элитных тусовочных мест, куда мог проникнуть журналист, был несравненно шире. При Путине такое в принципе невозможно, хоть заключай пари, хоть не заключай. Я вообще не вижу, откуда может пролиться на Россию спасительный свет, все идет в слишком жестком и циничном режиме. И еще стремительно растет уровень профессионализма, который нас окончательно погубит. Потому что сегодняшний профессионализм абсолютно бесстрастен и антиромантичен. А интеллектуал, который живет без страсти и только и делает, что занимается демонстрацией собственного профессионализма, обречен.

М. С. А чего Мамлеев-то не купил здесь квартиру?

И. Д. Я толком не знаю. Ему же в результате отдали квартиру писателя Максимова. Владимир Емельянович от нее отказался, а тогда была какая-то жилищная квота для писателей, которые возвращались из эмиграции. Лужков выделял для них квартиры. Зиновьеву вообще в конце концов двухэтажную дали. Мамлееву не такую, конечно, но тоже вполне просторную, недалеко от площади Ганди. А сейчас Мамлеев вообще в Переделкино перебрался, живет через дом от Пастернака. Ему выделили «настоящую» писательскую дачу, так что теперь его можно считать полноценным, состоявшимся писателем.