В настоящее время следствие выясняет причины неоказания помощи и степень виновности родителей погибшего ребенка.

Пока следствие не выяснило всех обстоятельств этого дела, остается только теряться в догадках, почему родители (какими бы они ни были) не отвезли сына срочно в больницу. Первое, что приходит в голову - речь идет о каких-то совершенно деградировавших личностях, хронических запойных алкоголиках и проч. Может, и так. Возможно, мы имеем дело с представителями какой-нибудь секты, отвергающей медицинское лечение. Тоже бывает, есть такие секты. Или помешали какие-то конкретные непреодолимые обстоятельства, о которых мы и предположить не можем.

Но почему-то в связи с этим случаем не покидает одна чудовищная в своей простоте мысль: все это могло произойти оттого, что просто как-то у родителей руки не дошли, «некогда было». Может быть, надо было куда-то срочно бежать по очень важному и неотложному делу, или какую-то работу срочно доделать, потому что все сроки уже прошли. Или, о, ужас, по телевизору что-то такое интересное показывали, что оторваться невозможно. В общем, как это принято говорить, «закрутились». А может, поздно уже было, и до больницы ехать далеко, может, завтра, ты как себя чувствуешь, ничего не болит, ну хорошо, может и ничего страшного, а если что, тогда завтра утром врача вызовем, а сейчас спокойной ночи. Спать хочется.

Поверить в такое трудно, но, если вспомнить нашумевшее несколько лет назад «рязанское» дело, когда бабушка собиралась продать родного внука в прямом смысле «на органы», то эта версия будет вполне милосердной.

Подготовил Дмитрий Данилов

«Моя деятельность помощи заключенным во время революции»

С первых дней по отречении государя от престола начались аресты министров и сановников. В Петрограде велись оживленные разговоры на эту тему. Кто арестован? Когда? Куда посадили? Как всегда, когда вести перепутаны со слухами, ответы давались сбивчивые, но факт ареста оставался неопровержимым; это было, как тогда говорили, «изъявлением народного гнева».

По политическим убеждениям «левый», равнодушно это известие я не встретил. При всех обстоятельствах моей жизни я никогда не забывал, что люди прежде всего люди: правые, левые, сановники, прислуга, богачи и бедняки… все равно: болезнь, страдания и смерть равняют всех. Теперь мне, попросту говоря, стало жалко этих внезапно схваченных и запрятанных в камеры старорежимников.

В те революционные весенние дни всех приветствовавших переворот охватывало стремление в общем деле участвовать, т. е. найти приложение своим знаниям и призванию. Этот вопрос об участии в общественной работе встал и передо мною. Ответить на него было не так просто, как в 14 году при объявлении войны. Тогда было ясно без рассуждений, - ехать лечить солдат в каком-либо обслуживающем фронт госпитале. А теперь? Что делать теперь?

Как бы в ответ на это раздумье неожиданно приехал ко мне Н. К. Муравьев, известный московский присяжный поверенный и общественный деятель (с ним я познакомился в Москве еще в 1915 г.) и просил меня, как председатель Чрезвычайной Следственной Комиссии, помочь ему найти врача для заключенных в Петропавловской крепости; старый врач крепости еще не смещен, между тем он с заключенными обращается жестоко, издевается над ними беспощадно; по-видимому, хочет своим поведением заставить забыть всю свою прошлую преданность монархической власти.

Я сказал, что подумаю и постараюсь рекомендовать кого-нибудь из коллег.

О Чрезвычайной Комиссии я уже слышал. В нее вошли, я знал, мои добрые знакомые: сенаторы С. В. Завадский и его зять Д. Д. Иванов, присяжный поверенный О. О. Грузенберг, С. Ф. Ольденбург и др. Состав Комиссии был порукою, что следствие будет вестись в рамках строгой объективности. Почему бы мне самому не принять должность врача? Она отвечала и моему призванию и желанию хотя бы врачебной по-мощью облегчить тяжелое положение этих несчастных монархистов.

Через три дня я известил Муравьева, что возьмусь за дело сам, но при условиях: работа моя будет бесплатна, а постановления мои как врача Комиссия будет исполнять безоговорочно. Муравьев был обрадован и удивлен: в этот период жизни я был частной практикой перегружен и Муравьев даже и не решился бы обратиться ко мне с такого рода просьбой. Я сказал, что буду начинать день с посещения крепости, затем заниматься частной практикой.

23 апреля, почти через два месяца после Февраля, я в первый раз побывал в крепости.

Арестованные находились в особом, расположенном в глубине здании, так называемом Трубецком бастионе. Попасть туда было нелегко. Надо было пройти через охрану у ворот крепости, пересечь двор, у вторых ворот снова встретить охрану, далее - железная дверь входа в бастион, за ней небольшая каменная лесенка, ведущая в комнату, отсюда в сопровождении солдат охраны посетитель попадал в длинный коридор. Ощущение каменного мешка… Вдоль одной стены ряд дверей - камеры.

В этот день я познакомился со своими пациентами. Ни внимательного медицинского осмотра, ни вопросов, требующих откровенных ответов врачу, в тот день из-за присутствия солдат быть не могло - только мимолетное первое знакомство. Среди заключенных - две женщины: А. А. Вырубова и Е. В. Сухомлинова. Общее впечатление: болезненного вида, измученные, затравленные люди, некоторые в слезах… Там были разные монархисты: министры Макаров, Н. А. Маклаков, Протопопов, Сухомлинов, Щегловитов, Штюрмер, из тайной полиции и жандармерии Белецкий, Виссарионов, Герасимов, Кафафов, Комиссаров, Курлов, Спиридович, известный деятель союза русского народа Дубровин, финляндский генерал-губернатор Зейн и его помощник Боровитинов, Воейков, Андроников и Манасевич-Мануйлов, Секретев и др.

С тяжелым чувством покинул я Трубецкой бастион… И с сознанием, что надо прежде всего добиться разрешения посещать камеры без сопровождения солдат.

Это разрешение Чрезвычайной Комиссией мне было дано, и таким образом началась моя врачебная деятельность в Трубецком бастионе.

Беседуя теперь с заключенными с глазу на глаз, я, прежде всего, мог выслушать их жалобы. Они голодали (кроме бурды с куском хлеба, ничего другого им не давали), передачи с воли были запрещены, прогулка 10 минут в день, свидания по 10 минут раз в неделю через стол, за которым сидел «красный» поручик Чкония, называвший себя «адъютантом Петропавловской крепости», - личность, как потом выяснилось, с неясным прошлым. Злой, жестокий, он лишил одного из заключенных (Виссарионова) свиданий только за то, что его сын-мальчик, увидав отца, бросился ему на шею. Такого сурового режима по отношению к подследственным заключенным не было ни до революции, ни даже в первые месяцы после Октября; он был введен, с одобрения солдат охраны, вернувшимся из Сибири «бывшим» политическим ссыльным Кузьминым, самовольно взявшим на себя в Трубецком бастионе роль распорядителя. Тогда же я узнал от заключенных, что бывший директор Департамента Полиции С. П. Белецкий сидит уже несколько дней в карцере (расположенном в том же коридоре, где камеры) на хлебе и на воде в абсолютной темноте и в такой тесноте, что во весь рост ни встать, ни лечь.