На двери Сергеевой кельи висит бумажка с аккуратно выписанной цитатой: «Если кто живет в каком-либо месте и не приносит плода, свойственного этому месту, то самое место изгонит его вон, как не приносящего плода, требуемого местом».

Вечером отец Геннадий принимал дорогого гостя. В сумерках на борт поднялся мужчина средних лет по имени Юрий Николаевич, местный правоохранительный авторитет, в свое время три года проработавший шерифом в Америке (затянувшаяся командировка по обмену опытом), а сейчас преподающий в милицейской академии Волгограда. В Донской у него подсобное хозяйство: 15 кур, петух, 10 кошек и две собаки. Он один из самых активных прихожан церкви св. Иннокентия на этом побережье. На палубу выносится стол, на столе появляются ведерко вареных раков и пять бутылок кагора. Батюшка поднимает бокал.

- Посмотрите вокруг, какая здесь красота, какое умиротворение! Что еще человеку желать? Разве только того, чтобы этот момент длился дольше, потому что он нам раскрывает самую сущность мироздания. От всех мирских сует мы сейчас освобождены, так давайте выпьем за то, чтобы это удивительное единство Бога и человека хотя бы в данный момент все мы ощущали. Юрий Николаевич, какие твои желания? Хочешь глотнуть винца - пожалуйста, хочешь рыбу половить - тоже пожалуйста. А можешь и совместить, все благословляется.

Наконец отступает жара. Громкие голоса на пляже уже стихли; слышно, как стрекочут цикады и плещется в реке рыба. То, что мы находимся не просто на пришвартованном корабле, но еще и в церковной ограде, так же удивительно, как и то, что это не просто храм у воды, а еще и настоящий корабль. Юрий Николаевич с удовольствием рассказывает истории из своей заморской практики, более всего удивляясь контрастам казацкого и американского мироустроения.

- Мне там у них временами так тяжело делалось, не передать. Ведь все наоборот, у нас день - у них ночь, вот так проснусь по привычке в четыре утра и смотрю в окно. А там лампочки разноцветные мигают. А я сижу, чуть не плачу и думаю: Господи, спаси мою душу грешную! Мне бы только домой вернуться, я и жене сразу перестану изменять, и вообще заживу по-новому. А потом вернулся. Выхожу в Шереметьево из самолета, а вокруг снег, грязь, таксисты эти хищные носятся. Я снова прослезился и думаю: Господи, наверное, я погорячился. Заживи тут по-новому, когда глаза у всех такие дикие и никто не улыбается. А вот в Америке улыбаются все. Наступишь кому на ногу, а он у тебя прощения просит. Только ж это все ненастоящее, а у нас хоть и глядят, как звери, но зато по-честному! А потом американские шерифы приехали в Волгоград с ответным визитом, пятьдесят человек из разных штатов. И я их принимал вот тут у себя, батюшки, что творилось! Икру они жрали ведрами, пили, плясали - все как у нас положено. Знаете, что их больше всего поразило? У вас, говорят, многое можно себе позволить, вы свободные люди! В Америке бычок поди брось под ноги, сразу штраф впаяют. А здесь - да бросай ты его куда хочется, а можешь мордой спать в салате, никто тебе слова не скажет! Наша донская земля вольная.

Отец Геннадий подливает кагору и отвечает веселым добрым голосом:

- А я вот так хоть всю ночь готов с вами сидеть, Юрий Николаевич, и все в свое удовольствие. Потому что жизнь во Христе - это сплошная радость. Я ничего не делаю по обязанности, а все потому, чтоб самому порадоваться и других порадовать. Если человек унывает, значит, он не вполне христианин. А нам тем более нечего унывать, у нас еще три бутылки вина остались. Я, признаться, люблю это дело, потому что вино, я считаю, - это идиллия. Моя матушка, бывает, ругается, но я, как домой приеду, всегда с порога: «Матушка, а почему же у нас вина нету!» Вином не перепьешься, оно располагает к тому, чтоб человек чувствовал себя хорошо, к общению. Юрий Николаевич, почему не до дна? Вы что, хотите сказать, что вам не хорошо? Вам у нас не идиллия? Или вы, может, к ней не приспособлены?

- Я, батюшка, приспособлен к тому, чтобы ночью спать, как Господь располагает.

- Та-ак. Значит, не останешься? Ну, спаси Христос. Только последнюю чтоб до дна!

Вернувшись с проводов, батюшка вновь сел за стол и налил мне и себе по полному стакану (остальная команда уже давно спала).

- А теперь, Александр, давай с тобой разберемся, кто ты есть и что душу твою тревожит.

Разговор затянулся далеко за полночь. Я бы сказал, что по некоторым принципиальным вопросам мы с батюшкой не смогли выработать общую точку зрения. Такое, знаете ли, случается и с самыми обаятельными собеседниками, и с самыми старыми приятелями: разговор случайно сползает на скользкую тему вроде национального вопроса или бытовой демографии. И неожиданно понимаешь, что с этим милейшим человеком у тебя не то что приоритеты, а сами представления о добре и зле изрядно разные. И совершенно непонятно, как дальше продолжать беседу в цивилизованном русле. Поэтому где-то на исходе третьей бутылки он прищурился и сказал:

- У меня характер боевой, здесь все это знают. Вот я сейчас тебя приподниму да как шарахну об стол, чтоб не повадно было вступать в спор с духовной особою!

По счастью, мы сговорились выяснить правду посредством бескровного армрестлинга. Могучей десницею отец Геннадий сдвинул со стола посуду и разгромил меня в полную капусту. Потом сказал:

- Так-то. Завтра никуда не поедешь, буду тебя исповедовать по всей строгости. Крестный ход, пожалуй, тоже на завтра отложим. Эй, Андрюша, просыпайся, ставь чайник!

- Да что вы, батюшка, пощадите болящего!

- Ничего, пусть помнят, кто на корабле главный! Эх, все самому делать приходится.

Отец Геннадий отправился на камбуз, и через несколько минут я услышал уже знакомый заливистый храп, доносившийся из его каюты.

Председатель Комитета по охране памятников защищает кукурузу

Разговоры про кукурузу порядком надоели как ее противникам, так и защитникам. Бесконечно повторяется, что кукуруза нарушит архитектурную целостность города, испортит линию горизонта и до неузнаваемости изменит облик Петербурга, сейчас, как-никак, обладающий определенной значимостью. И ничего от разговоров не меняется. Более того, от бесконечного повторения эти истины как-то обесцениваются. Ведь все давным-давно должны были понять, что дело не в архитектурных ценностях, не про то речь. Какие там памятники, какое наследие! В действие вовлечены силы и соображения гораздо более важные.

Население разделилось на две неравные части: тех, кто хочет смотреть на город сверху, и тех, кто не хочет смотреть на башню снизу. Правда, войдите в положение строителей башни: специфика рынка недвижимости Петербурга такова, что красоты составляют существенный процент от ее стоимости. Вид, что будет открываться с башни «Газпрома», просто умопомрачительный: Нева перед носом, голубое пирожное Смольного монастыря, и Лавра, и шпили блещут, купола горят, и Дворцовая площадь прямо как на ладони, такая маленькая, такая игрушечная. Какой красивый город, ни в сказке сказать, ни пером описать.

Кажущиеся столь разумными соображения о переносе строительства куда-нибудь в другое место просто никуда не годятся. Что же, смотреть на ленинградские новостройки? Глаз не радует, да и хорошо ли вести важные переговоры на столь унылом фоне? То ли дело, когда принимаешь делегацию знатных арабов или тайваньцев, обводишь величественным жестом завораживающую панораму и объясняешь: «Вот здесь у нас китайский квартал будет, здесь Диснейленд, а там гостиничный комплекс, лучший в мире». Совсем другое впечатление, все весомо и убедительно, и перед Биржей газовые маяки сияют как символ российского могущества и богатства, прямая, мифологическая, можно сказать, аллегория. Что уж так возмущаться, не Стрелку же Васильевского острова сносят.