Как- то мы с приятелем приехали на его автомобиле в Тверь. Катались по городу, рассматривали достопримечательности. Приятель изумлялся:

- Надо же, какой тихий, спокойный город. Даже в самом центре нет машин.

Обгоняет нас гаишная машина. Требует остановиться. Приятель протягивает документы. Гаишник изучает их. И говорит обиженно:

- Эх, Алексей Петрович, Алексей Петрович… У нас в городе всего одна пешеходная улица. И почему-то именно по ней вам хочется кататься.

Отдал документы. И денег не взял. Ему было просто за город обидно. Нам же - стыдно до слез.

А правила дорожного движения? Что правила? Они на то и правила, что их никто не нарушает.

Вынужденное путешествие

Алеша решился бежать в Самару по трем причинам.

Первая: он случайно подслушал на Сухаревке разговор о поезде, который до сих пор ходил туда каждую субботу. Высохший, сморщенный господин, расстеливший прямо на земле скатерть и торговавший с нее не первой молодости сапогами и галошами, настойчиво объяснял и без того напуганной покупательнице, где находится Рязанский вокзал, и как срочно ей придется выехать, «а то будет поздно, поздно!».

Причина вторая: там жила тетка, у которой он еще мальчиком, вместе с родителями, был задолго до войны.

И последняя: он чувствовал, что оставаться в Москве ему уже нельзя.

Александровское училище сдали третьего ноября к полудню, и в следующие два часа юнкеров, под неожиданно бодрым и ловким конвоем набежавших «товарищей», выводили на площадь, в сторону Большой Молчановки. Выйдя из здания, Алеша тщетно пытался готовить себя к самому страшному, силился представить, как это будет - прямо сейчас. В спину толкали, но он успел заметить, как в него прицеливается жизнерадостный, похожий на шофера великан в черной кепке. Если я остановлюсь, ему будет проще убить меня первым же выстрелом. Но вместо приказа он услышал одну неразборчивую брань старухи, лежавшей на ступенях храма Тихона. Брысь! - рявкнула она на него, как на зазевавшегося кота, а дальше было что-то про офицеров. Он вздрогнул и прибавил шагу.

На изрядном расстоянии от толпы их тихо распустили по домам.

Первые две недели Алеша прятался у приятеля на 1-й Мещанской, хотя ежедневные хождения на рынок, прогулки по двору и особенно пререкания с дворником были худой конспирацией. Затем он перебрался в Сокольники, к самому краю парка, где едва не одичал на холодной и ветхой даче, невеликую обстановку которой можно было постепенно распродавать. Там его застал Новый год. Наконец, после Крещения он оказался в углу каким-то чудом не обобществленной квартиры на Москворецкой, в третьем этаже бывших меблированных комнат дома Базыкина. Хозяева еле терпели его, но облавы шли уже полным ходом, и выставить Алешу за дверь означало уничтожить его в ту же секунду. Это понимали все, даже ежедневно митинговавшая на Красной площади интернационалистка-кухарка.

Липовые документы он купил в феврале, возле запертого и заколоченного живорыбного трактира. Их всучил ему говоривший с каким-то непостижимым акцентом советский чиновник, нелепо сочетавший барскую, ленивую шубу с манерой воровато оглядываться - то на реку, за которой молчал вымерзший Балчуг, то в начало улицы, где вроде бы показался автомобиль. Из выданной бумаги следовало, что Алешу зовут Егор Федотов, что он командируется куда-то в Красно-Волжский укрепрайон («Все точно так, как ви просили», - предательски шептал тот, в шубе) вплоть до особого распоряжения, а еще была плывущая вбок печать и подпись, стертая до неразличимой кляксы. Бумага буквально кричала о том, что ее подделали; впрочем, Алеша так же мало заботился об этом, как и о том, что менее всего похож на Егора, посланного укреплять район. Весь мир вокруг него в последние месяцы был явно фальшивым, так что же теперь, заботиться о подлинности дурного сна? Ему поверят как-нибудь.

На Рязанском вокзале пахло дегтем и горелой резиной, непрерывно грузились и выгружались галдящие эшелоны. «Домой приедем, в сено ляжем!» - кричал в пустоту плюгавый спаситель Республики явно из нижних, давно отмененных чинов, отчаянно размахивая в воздухе чем-то похожим на отрезанный собачий хвост. Кое-как обходя спящих ли, мертвых, но по-прежнему устилавших собой каменное дно вокзала граждан, Алеша все-таки пробрался на перрон. Часовой у вагона вертел его документы в руках так, словно бы они на его глазах были извлечены из корзины с мусором. Молча, неохотно пропустил.

Нечего было и думать о том, чтобы лечь и заснуть или хотя бы сесть на грязную полку. Хорошо хоть по коридору с тех пор, как они тронулись, никто не ходил, и некому было приставать с разговорами и знакомиться «запросто». Рыжий, с веснушками солдат, устроившийся на полу за Алешиной спиной, явно никого не узнавал и одними губами шептал нечто лишь ему одному слышимое и понятное.

При первой же остановке, как только поезд замер, началась беготня и стрельба - но почти сразу же затихла, как если бы враждующие стороны открыли огонь по недоразумению и смущенно прекратили, узнав друг друга. Две беззвучных минуты, а потом снова грохот и лязг: в конце коридора показалась лохматая голова. Любопытные глаза обшаривали вагон. Алеша с трудом приподнялся.

- Ты куда едешь? - требовательно спросила голова.

- На Волгу, - равнодушным, насколько возможно, голосом отвечал Алеша.

- Ду-рак! - разочарованно протянул лохматый и тут же исчез.

Трехэтажная железнодорожная станция, позади которой угадывалась речка Самарка, оказалась полупуста. Не было толкотни на перроне, не было воплей, гула и узора из неподвижных тел в здании вокзала - единственный охранявший двери мальчик неотрывно смотрел на высокую кудрявую даму в мужской шинели. Та ожесточенно препиралась о чем-то с наступавшим на нее рыхлым, начальственного вида «товарищем». Мальчик вздыхал, и было отчего - Алеше и самому захотелось остановиться, вмешаться. Егор Федотов, липовая подпись, укрепрайон, - вовремя спохватился он и торопливо вышел в город.

Он с трудом припоминал, где жила тетка, и гнал от себя мысли, что за последние годы она могла переехать, - а ведь стремительный переезд был самым благополучным из всего, что могло случиться. Слева от привокзальной площади начиналась улица графа Толстого, широкая и ровная, по обе стороны которой уверенно, как официанты, стояли каменные дома. Ему нужно было в ту сторону, но куда именно? Ветер и рваный плакат «Да здравствуют депутаты Съезда фабричных и ремесленных работников, сбросивших оковы буржуазии!» поперек темного, глухого балкона и ничего больше. Пройдя несколько приличных владений и даже один высокий доходный дом, Алеша засомневался и повернул налево, на Садовую, - и сразу же понял, что здесь непременно заблудится. Ничтожные признаки цивилизации сразу исчезли. Кругом были одни крошечные, низенькие лавки, амбары, сараи, частично закрытые не проснувшимися еще после зимы садами, а в прогалинах между ними открывавшие ласковый и убогий вид на внутренние дворы, где что-то надрывно лаяло, кудахтало и тяжко скрипело.

Тетка жила в доме у самой Волги, где узкая улица спускалась к набережной, - это было единственное, что он помнил точно. Все как будто бы очень похоже и в то же время не то. Заметив старика на лавке, Алеша подошел осведомиться:

- Простите, эта улица, она же ведет к реке?