Я случайно приехал минут на двадцать раньше означенного срока и ходил по скверу, рассматривал знакомую площадь и начавшуюся реставрацию гостиницы «Москва». Куда подевались замечательные яблони, которые росли у фонтана перед Большим театром? Кран неутомимо вытаскивает из-за лишенных крыши стен какие-то обломки. Эпоху растаскивали. Сама по себе Театральная площадь приобрела новые и величественные черты. Над станцией метро «Площадь революции» золотится церковный купол. Рядом с бывшим Центральным детским театром здание филиала Большого с его даже не купеческой, а мещанской роскошью, сквер, в котором раньше по весне кипели цветом яблони, весь, как гробница, покрыт гранитом и другим долговечным камнем. А какой же строгой красоты здание гостиницы «Метрополь» и сам Большой! Наше время только аранжирует и украшает, строили все прошлое.
Сейчас объявлено о реконструкции Большого театра, я внимательно рассмотрел здание. Вблизи оно еще больше поражает своей монументальностью, какой размах, какая дерзость — водрузить этих позеленевших коней и Аполлона в легком хитоне на крышу театра продуваемой зимними морозами Москвы. Как красивы и изящны обводы, как хороши две летящие музы на фронтоне. Но все пришло в жуткую ветхость. Наверху обвалившиеся углы, колонны из пудожского камня закрыты какой-то замазкой, везде на архитектурных деталях пыль и потеки грязи, небрежность и мусор. И это — главный театр страны! Я подумал также, что во время неизбежного ремонта и реставрации наверняка исчезнет герб Советского Союза, а может быть, и большая мраморная доска с указанием, что 30 декабря 1922 года в здании театра собрался съезд Советов, учредивший Союз Советских Социалистических Республик. Внутри здания, где все тоже обветшало, иссеклось, полиняло, талантливая «редактура» эпохи уже началась. Еще висит знаментый парчовый занавес с вытканной аббревиатурой «СССР», но наверху уже сменили «арлекин», какая-то более дешевая ткань с торопливой надписью «Россия». Не жалко, когда рушится эпоха, жалко, когда исчезает история.
Сам концерт меня, пожалуй, разочаровал, хотя трепетное удовольствие от молодости, от музыки, от ощущения полета состоялось. Были отдельные замечательные номера, где ребята показали умение, напор, даже грацию, хотя как раз с изящным и плоховато. Замечательно танцевал не очень крупный, похожий на мальчика, японец Киетаки Тихару; великолепными артистами показали себя в русском комическом танце Алиса Чеснокова и Алексей Чемерови. Я запомнил Лидию Мамедову в танце из «Баядерки»; еще был замечательный парень Роман Якушев. Все это прекрасно, и подобные частности можно отыскать еще. Провальным, на уровне самодеятельности, был второй акт «Лебединого озера», которым открывался концерт. Нет классики, нет школы, нет будущего. Все — как гимнастические упражнения, в них не было главного — душевного трепета. Боже мой, как хороши в свое время были Бессмертнова и Лавровский! Говорящие тела. Я увидел их как-то в сентябре в Большом на «замене». Милая девочка, даже лауреат конкурса, даже гран-призерша конкурса в Люксембурге, и осанистый парень, все время делающий руками какие-то пассы, старательно все выучили и станцевали. Несмотря на все старания знаменитого клакера Большого театра Романа, как обычно сидящего в набитой сподвижниками крайней ложе первого яруса, органической овации не получилось. Ощущение, что кто-то эту довольно безликую пару проталкивает.
3 июня, четверг. Уезжал в Самару около семи часов вечера с Казанского вокзала, прямо с работы. Думали, что будут на дороге пробки, но Толик, который уже три дня как по совместительству работает шофером — такая оказия открылась для него из-за ухода в отпуск Паши, — домчал мгновенно. Минут сорок я рассматривал роскошный, но ныне вовсе не полный вокзал и удивлялся: где же те картины Васнецова и других знаменитейших русских художников, которые еще при проектировании предусмотрел Щусев? Видимо, не только в Эрмитаже потери.
Поезд оказался совершенно роскошным, пожалуй, с таким удобством я еще никогда не ездил. Постели застеленны отличным бельем, купе все затянуто какими-то накидочками, покрывальцами, занавесочками, и все из плотной гобеленовой ткани. В купе еще есть, как в самолете, завтрак в пластмассовой коробке, туалетные принадлежности, включая одноразовую зубную щетку и пасту, и пачка газет в специальном запаянном полиэтиленовом пакете. И это еще не все: когда поезд тронулся, принесли горячий ужин — салат и жаркое с картошкой в горшочке. Но и билет, который мне купило Общество, стоит свыше трех тысяч. Кому-то идет доход от питания из вагон-ресторана, кому-то за «бесплатную» минеральную воду, кому-то за комплектацию сухого завтрака. Так и живет малый бизнес.
Отдельно надо бы написать о подборке газет, здесь и «Московский комсомолец», и «Комсомольская правда», и «Коммерсант». Естественно, об убийствах бизнесменов и администраторов. Причины убийств две: или воровал, или не давал воровать. О воровстве крупных чиновников из Комитета по рыболовству. Жизнь идет, воруют, судят, убивают, играют в кино и в театре, поют современные, совсем не запоминающиеся песни.
Соседом по купе оказался крепко сбитый, энергичный человек почти такого же, как и я, возраста. Ректор одного из экономико-административных вузов. Он едет в знаменитый, бывший цековский санаторий, в легендарный «Утес». Оба мы посетовали об этих самых санаториях и о 26-дневных путёвках, когда хватало времени и на курс лечения, и на отдых, и на реабилитацию. Два крокодила вспоминали о теплых болотах. Но один крокодил все же остался на мели. Когда перед сном стали раздеваться, я обратил внимание на плотный, выпирающий пузень попутчика. Он не поинтересовался, кем работаю я, ограничившись моим признанием, что в гуманитарном вузе я преподаю литературу. Я спросил, почем сейчас в «Утесе» путевки. Получил ответ: «1200 рублей в день».
4 июня, пятница. Вот и Самара. За пару часов до нее, в Сызрани, во время остановки поезда, стою, не сходя на перрон, на площадке, рядом какой-то довольно пожилой человек. Посмотрел на меня: «Вы — Сергей?» — «Да, Сергей». — «Вы, наверное, Есин». Это оказался мой читатель. Его зовут Евгений Альтшулер, он нефтяник, закончил Губкинский, сейчас работает в Новокуйбышевске. Поезд поехал, мы в окно смотрим на разрушенную страну, на разбитые окна, на сорванные крыши заводов и пристанционных складов. Дорога идет вдоль Волги. Это мистически необъятная река, медленная, волшебная, таинственная. Какая могучая, бездонная страна, сколько же в ней силы! Каким же образом мы позволили каким-то недоумкам оседлать ее?
Приехали. Перроны в Самаре, конечно, очень удобные, они на западный манер, даже есть лифты на второй и третий этажи. Но само здание самарского вокзала таково, что безобразнее не придумаешь: современный, из стекла и стали, общий модерн, который встречается в любой провинциальной точке США и Европы. К счастью, это, пожалуй, самое непривлекательное строение Самары, всё остальное меня просто умилило.
Поселили в гостинице «Россия», она далеко не новой постройки, высокое панельное здание, как бы небрежный репринт гостиницы «Националь» в Москве, сейчас уже за свое безобразие разрушенной. Но с девятого этажа, где мне дали крошечный номер, вид, наверное, самый потрясающий в мире, по крайней мере, ничего подобного я еще не испытал: с одной стороны, Самарская излучина с могучей и мощной Волгой, которая, как и любое крупное и уверенное в себе существо, движется, не подавая никаких признаков видимого движения. Но какая стоимость этого крошечного номера — тысячу за одну ночь! Париж! Впереди, почти на горизонте, два сближенных между собой увала — это Жигулевские горы. Где-то там же — село Усолье, в котором жил Алексей, он, наверное, пропал, спился или сидит, как и большинство его родни. Я вспомнил, как когда-то мы вместе со Славой бродили по этим горам с экскурсией, здесь тоже виды открывались захватывающие. Слава уже давно не звонит, известно только, что он защитил докторскую диссертацию, а преподает ли сейчас в Африке, или, как ему хотелось, переехал куда-нибудь в Средиземноморье, не знаю. Последние сведения — что его мальчишки учились в Бауманке.
