Больше всего меня взволновало, что, оказывается, этот текст интересен не только мне, не только людям моего поколения. Ребята очень живо и по-деловому все обсуждали.

Как всегда, перед началом обсудили и прочитали вслух два этюда, на этот раз Назарова и Аксенова.

Я уже писал, что в понедельник по собственному состоянию решил, что уже пятница. Вот эта жизнь в постоянном стрессе и полнейшей усталости будет преследовать меня теперь до самого конца недели.

Второй семинар, уже с участниками слета, проводил в четыре часа. Здесь довольно неожиданное дело. Ребята оказались очень хорошо подготовленные и отобранные, в смысле самой литературы учить их нечему. Они все работают в своем жанре чисто и довольно точно. Другое дело, что жанр этот и видение их сильно отличаются от нашего, привычного: все замыкается на поисках волшебного, неожиданного. Кажется, большинство считают себя учениками Мамлеева. Эта литература меня не волнует, она не из гоголевского рукава, идет она от смутного, не социального, а ощущенческого недовольства жизнью. Это Коля Григорьев, Наташа Макеева, Наталья Силкан. У последней некоторое своеобразие лексики, тяжелая дружба с прилагательными, стремление все обозначить. Остальные ребята, доставшиеся С. П., хороши по-другому: они не москвичи, проза их яснее, теплее. Особенно занятен, хотя и стоит еще в самом начале пути, Миша Третьяков из Белгорода. Есть еще одна взрослая совсем девушка — Елена Романенко, с книгами и со сложившимся миром. Но я представляю, как в провинции трудно проникнуть в круг старых мастодонтов, вступить в Союз. Без имен, но описываю ситуацию, сложившуюся в одной из центральных областей. Здесь Союз активно и значительно поддерживается губернатором. Но количество мест для получения стипендий и грантов на издание книг как бы квотировано существующим положением. Когда возникает ситуация с молодежью, председатель Союза ходит вокруг и шипит: «На наших даже не хвалите».

29 сентября, среда. Утром состоялась первая для меня коллегия министерства. Стыдно об этом говорить, но я до сих пор удивляюсь, как это я, полуграмотный мальчик, первый из семьи с законченным высшим образованием, оказался в этом святилище. Разбирали две программы: «О мерах по сохранению памятников истории и культуры» и «Концепцию федеральной целевой программы «Культура России (2006–2010 годы)». Я сделал довольно много помет, но приглядываться ко всем пристально не решался. В коллегии люди все знаменитые, но не те, наверное, что сидят в коллегии Агентства. Здесь решаются общие, стратегические вопросы, а там — кому и сколько давать. Что касается людей, то большинство из них не обойдены прессой, на многих какие-то смутные видения, слухи. Рядом со мною справа сидит Зайцев, директор Ленинградской Публичной библиотеки, а слева — директор ВГТРК Добродеев. По своей привычке вписываю «мелочи», поскольку права Гиппиус со своим призывом записывать детали, «большое», «крупное» запишут и без нас: о даче Кшесинской в Кисловодске, которую Брынцалов отреставрировал так, что памятник культуры погиб навсегда.

Столкнулись два — грех сказать — мероприятия: вечером в Екатерининском дворце, в бывшем Доме Советской Армии, день рождения Николая Ивановича Рыжкова, а утром в одиннадцать прощание с Виктором Сергеевичем Розовым, который умер два дня назад. В «перерыве» я восстановил в институте Таню Шалиткину, которая все-таки написала курсовую и сдала экзамен по современному русскому языку. Восстановил я и Олега Фролова, который утряс свои отношения с Тычининым. Главное, обоих я заставил написать по нормальному, как и положено писателям, заявлению. Задача была в одном: заставить их осознать свои проступки, как некие действия, могущие помешать их дальнейшей жизни, и понять, что автоматически ничего не происходит: на все необходимо не только их желание, но еще и чья-то воля.

На прощание с В. С. Розовым поехали с Надеждой Васильевной Барановой. Я почти никогда не упоминаю ее в своем дневнике, как редко пишу о самых близких людях или людях, которые мне хорошо и по-настоящему помогают: об Оксане, о Лене, о Максиме, даже о Славике — они проходят по жизни, как ее необходимый компонент, и только. Я скорее напишу, что Б. Н. Тарасов, ведущий очень закрытую, направленную только на себя жизнь, попросил у меня, после того как в начале года уже уезжал в Швейцарию и в Симферополь в какие-то научные командировки (не за счет института), а вот теперь попросил у меня неделю «отгулов» за несколько дней, которые он потратил летом на приемные экзамены. А вот о Н. В., с которой я каждый день работаю над учебным процессом, о Светлане Викторовне, на которой так много держится, — ни слова. Может быть, Дневник — это поле обид?

Прощание состоялось в Центральном детском театре — я пишу как старый человек по-старому, театр сейчас называется по-другому, но я помню, как во времена моей молодости покойная тетя Валя говорила: не проезд Художественного театра, а называла: Камергерский переулок. Эти странные названия имеют удивительную способность возвращаться.

Мы повезли большой венок с надписью: «Незабвенному Виктору Сергеевичу Розову — выпускнику и профессору Литературного института». Символично, что прощание это состоялось в театре, на сцене которого зарождалась слава Розова. Так же как символичным мне кажется, что поступал он в Литинститут с инсценировкой, которая позже была поставлена в «Современнике», а заканчивал с пьесой, которая потом стала фильмом «Летят журавли». Фильмом, который признан критиками лучшим художественным фильмом XX века.

Венков и цветов было много. Я не стал предлагать себя в выступающие и потому, что понимал, что есть люди в этом зале, которые скажут о покойном лучше, и потому, что надеялся на Инну Вишневскую, просто отсвечиваться не хотел и, кстати, не ошибся. К сожалению, не взял с собой блокнота и ничего не записал в среду, а жаль, потому что все без исключения говорили хорошо: это и феномен самой жизни В. С., жизни праведника, и его творчество, и воздействие его гения.

Баталов вспомнил эпизод, как В. С. дописывал сцены в фильм во время съемок, сидя где-то у забора на табуретке. «Для меня, — сказал Баталов, — это еще и личная утрата». Я в это верю. Для нас всех это тоже утрата, но по-другому. Вышел Табаков с неохватным букетом красных гвоздик. В отличие от Баталова, это актер, привыкший каждый день выходить на сцену. Но эта внешняя оболочка почти сразу же спала. Табаков рассказал, как Розов по поводу его, табаковской, закрытой первой студии ходил куда-то в партийные органы. Заступился в то время за существование студии лишь один Розов. «Многие в этот момент ушли в кусты». Л. Толмачева запомнила, что 30 лет они в театре 9-го мая играли «В поисках радости». Наверное, это упрек сегодняшнему театру в забывчивости. Майя Кабахидзе — это, кажется, зам. М. Е. Швыдкого по Агентству, со слышимым грузинским акцентом прочла письмо Швыдкого, находящегося за границей. Запомнилось, что Швыдкой говорил от имени театральной России. Л. Касаткина, которая играла в его спектаклях, еле справилась с головокружением, но старается держаться. Вспомнил В. С.: в этом возрасте женщины пытаются скрыть, что они не всегда могут сохранить равновесие. Замечательно сказал бывший директор Театра на Таганке Дупак об обиде бывших фронтовиков на власть. Счел необходимым выступить Юрий Беляев, который у нас президент Академии словесности за спиной почетного председателя В. С. Розова. В этот самый момент, во время выступления Ю. Б., на сцене появился Г. А. Зюганов, который подошел к Надежде Варфоломеевне. Кто же говорил об удивительном семейном целомудрии Розова? Кажется, Вишневская. На встрече со студентами Вик. Серг. говорил: «Вижу в ваших глазах алчность». Инна говорила долго и хорошо, так же хорошо говорил умница и мудрец Вл. Алексеевич Андреев. В. Шахиджанян сказал, что все студенческие театры страны всегда ставят Розова. Роксана Сац — о мире Розова, о его ощущении счастья. Она навещала его во время болезни. — «По-честному?» — «По-честному.» — «Я умираю». Геннадий Печников: может быть, его постоянное ощущение счастья жизни и спасло ему жизнь на фронте. Герои его пьес особые люди: дети, родители и учителя. Здравствуй, живой Розов. Вишневская. Он ведь предчувствовал буржуев. Надо снова поднимать саблю. Как хорош был тогда Табаков, как искренен и неожиданен. Миша Ножкин. В России не хватает положительных примеров. Он родился солдатом, так и прошел через все войны.