Существенным пунктом разногласий был Горбачев. Для «Огонька» и «Московских новостей» это была священная корова. Мы вытирали об него ноги в каждом номере. А после августа 1991 года, при всем уважении к Ельцину, мы напечатали о нем и его политике немало критических материалов. В 15 номере за 1992 год именно у нас появилось интервью с Джохаром Дудаевым. А в шестом номере за 1994 год большая объективная статья нашего штатного обозревателя Валерии Новодворской о Звиаде Гамсахурдии. Мы считали главной ошибкой власти после августа 1991 года то, что не было расформировано КГБ, сохранена система партийной номенклатуры и номенклатурных благ, не был осужден советский строй, и было позволено коммунистам действовать в легальном поле. То есть мы были радикалами.

Так называемые «народные депутаты», избранные на честных выборах, были той силой, которую мы поддерживали. И задолго до путча 1991 года зорко следили за тем, чтобы КПСС и КГБ не лишили их власти. Характерный случай произошел после съезда российских депутатов. 28 марта 1991 года, в день открытия съезда, планировалось арестовать депутатов, а Ельцина отстранить от власти. Когда слухи об этом просочились в печать, первый замминистра внутренних дел Шилов выступил с опровержением: мол, ничего такого не планировалось. И тогда «Столица» воспроизвела документ: справку от начальника одного из московских следственных изоляторов: «По состоянию на 28.03.91 г. в следственном изоляторе № 3 ГУВД Московского горисполкома могут содержаться экстренно арестованные в количестве 100 человек в камерах №№ 1, 2, 13, 14, 15 сборного отделения». Вышел большой скандал. Выяснилось, что подобные справки в тот день представили в ГУВД все московские тюрьмы.

Разумеется, когда в 1993 году наметилось противостояние между Ельциным и российскими депутатами, журнал «Столица» встал на сторону президента. И иначе быть не могло. Такова была идеология нашего еженедельника: мы были правыми в политических вопросах и либералами в экономических. И после августа 1991 года постоянно упрекали власть в недостаточной решительности как в экономике, так и во внутренней политике. Непоследовательность ельцинских реформ нас просто бесила, мы выступали против компромиссов и старались называть вещи своими именами. Если бы Ельцин забил тюрьмы тысячами коммунистов, мы бы этому только рукоплескали. Видимо, за эту вот откровенность и бескомпромиссность нас ценили читатели. Редакционная почта была огромной, в каждом номере мы отводили определенное место читательским письмам. И, кстати, большинство писем приходило не из Москвы, журнал вовсе не был городским органом.

Как и «Независимая газета», у Моссовета мы принципиально денег не брали, чтобы они не могли упрекнуть нас в том, что мы идеологически не отрабатываем финансирование. Так что Моссовет, органом которого мы формально считались вплоть до разгона Советов в октябре 1993 года, никакого давления на нас не оказывал. Гавриил Попов и Сергей Станкевич ни разу со мной не встречались и никаких ценных указаний не давали. Станкевич, хоть и числился у нас членом редколлегии, даже дважды письменно обращался к нам с просьбой напечатать опровержение той или иной информации. Мы печатали - под рубрикой «Письмо в редакцию».

Пару раз меня приглашали в Кремль, наряду с другими главными редакторами, для «бесед». Я ни разу не воспользовался этими приглашениями. А потом и приглашать перестали. А вот на единственной встрече главных редакторов с Ельциным я был. Я хотел из первых уст услышать ответ на некоторые вопросы, которые не давали нам покоя. Встреча разочаровала. Она происходила на так называемом объекте АВС, в конце Ленинского проспекта. Это была банальная пьянка. Ельцин, как заведенный, возвращался к одному и тому же вопросу. Он приставал к Попцову: «Когда вы, наконец, избавитесь от Сорокиной?», «Это же черт знает что, эта ваша Сорокина», «Сколько можно терпеть Сорокину». Казалось, это было единственное, что занимало его мысли в тот момент. Впечатление осталось тяжелое.

В начале девяностых российским министром печати был Михаил Полторанин. Он любил приглашать в свой кабинет (в нынешнем здании Совета Федерации на Дмитровке) главных редакторов и пьянствовать с ними. Пару раз и я там был. Это был какой-то ужас: водку наливали стаканами, закуски не было, некоторые выходили блевать в туалет, а красный как рак Полторанин сидел прочно, как Будда, и разливал себе и гостям бутылку за бутылкой. Смысл в таких встречах был: главные редактора подсовывали Полторанину на подпись челобитные о выделении кредитов, и Полторанин наиболее стойким собутыльникам их подписывал. В рамках так называемой «господдержки» приватизированные к тому времени «Комсомолка», «МК», «АиФ» получили колоссальные средства. Нечего и говорить, никто из них эти кредиты и не думал возвращать. От одного ныне умершего главного редактора я узнал секрет этой полторанинской щедрости. Выяснилось, что он это делал не без пользы для себя. Замечу, что «Столица» от него не получила ни копейки, мы выкручивались самостоятельно.

К началу 1991 года мы, наконец, нашли постоянную типографию. Бесстрашный директор Чеховского полиграфкомбината Белоусов взял нас к себе. Для них и для нас это был большой риск, и дело тут было не только в ненавидевшем нас КГБ: в Чехове раньше ничего, кроме книг, не печаталось, а мы пришли туда с еженедельником, где график был расписан по часам. Однако мы - как якобы моссоветовский орган - обещали Белоусову помощь в акционировании, и сами включились в этот процесс. Было решено, что нам достанется какой-то процент акций предприятия. Мы даже ездили на учредительное собрание нового акционерного общества. Потом - не помню уже, по какой причине - мы из этого процесса вышли, и слава Богу. Вскоре власть на предприятии захватили какие-то подмосковные бандиты, а Белоусова убили. Расстреляли из автомата.

А мы с 1992 года вернулись на «Московскую правду». Их учредитель - МГК КПСС - почил в бозе, и они с удовольствием легли под Моссовет. Проблема с бумагой в те времена решалась, главным образом, путем бартера: наш коммерческий директор ехал на бумажный комбинат, интересовался, что им нужно. Допустим, была нужна партия холодильников. Потом договаривался с производителями холодильников. Хорошо, если на этом все кончалось, и мы расплачивались с заводом холодильников рекламой. Однако чаще всего цепочки были гораздо длиннее.

Несколько слов о помещениях, которые занимала «Столица». Это важно. Чуть дальше я расскажу, почему «квартирный вопрос» стал для журнала роковым. Итак, летом 1990 года я подготовил распоряжение мэра, в котором было перечислено все, что было необходимо будущей редакции. В частности, Г. Х. Попов поручил разместить редакцию на улице Петровка, дом 22. Давным-давно это был 2-подъездный жилой дом, где, в частности, была квартира Мироновой и Менакера и где родился актер Андрей Миронов (сейчас там висит доска), в советское время дом расселили, и в одном подъезде разместили Свердловский райсовет, а в другом - Главмосавтотранс. Новый «демократический» Моссовет этот главк расформировал, и нам достался целый подъезд, вместе с мебелью, фикусами и даже секретаршей Ольгой Михайловной (которая и по сей день, уже 18 лет, работает со мной).

Сейчас мало кто помнит, но тогда райсоветы воевали с Моссоветом (возглавлял эту борьбу полусумасшедший председатель Краснопресненского райсовета Краснов, объявивший недра и воздушное пространство над Красной Пресней собственностью района). Свердловский райсовет после разгона Главмосавтотранса претендовал на наши квадратные метры, но получил фиг с маслом и был очень раздосадован. Они не нашли ничего лучше, как сдать одну комнату лидеру Русского национального единства Александру Баркашову, при этом показав ему на шестой этаж, который был разделен на две половины: нашу и райсоветовскую. Ему сказали: «Все, что возьмешь, будет твое». Одетые в черную форму боевики Баркашова несколько раз прорывались на нашу территорию, горстями кидая в глаза нашим сотрудникам молотый перец, которым у них были набиты карманы. Мы вызывали милицию, и они отступали. Потом все повторялось сначала.