Belive me belive me belive me belive me

весь город становится маленьким-маленьким, и оказывается со всех сторон сдавленным огромными громадами голубых прекрасных небоскребов, они растут ввысь, вместе со звуками, справа, слева, с запада, с востока, площадь с зеленым и желтым зданием такая игрушечная, и синеватая башня в облаках играет праздничной иллюминацией, и Алые паруса полощутся в небе, огромные, мечта, юность, надежда, они на небоскребах, на башне, везде, все так весело, замечательно, обильно, свободно, и

Belive me belive me belive me belive me

два взрослых парня-охламона предложили девочке и Дианке взять подсадить их на плечи, чтобы лучше было видно. Хихикая, они согласились, девочке льстило, что парням года двадцать два - двадцать три, приятно было чувствовать их теплые шеи между ляжек и руки на своих икрах, парни были нормальные, потом фейерверк озарил площадь, ракеты взрывались в воздухе, осыпая все драгоценными искрами, вместе с шеями парней девочка с Дианкой раскачивались в воздухе, все опьяняло, счастье захлестывало

Belive me belive me belive me belive me

потом девочка и Дианка согласились пойти с парнями на Петроградку, у парней закончилось пиво, они долго стояли в очереди в ночной магазин, все так смешно ругались матом, и Дианка тоже ругалась, смешно, парни все пили пиво, и ходили ссать, прямо у стен домов, смешно так из-под их расставленных ног вытекали пенные широкие лужи, девочка с Дианкой тоже бегали ссать под кустики около желтого собора, присели там вдвоем и хихикали в ответ на смешную матерщину проходивших мимо других, не своих, парней, свои стояли в стороне, а потом лазали по чердакам, парни знали ход, смотрели на город сверху, парни стали их с Дианкой лапать и все время пили пиво, Дианка довольна была, девочка тоже, но потом девочке как-то это надоело, парень совсем на ногах не держался, от него противно пахло пивом, он все тыкался в нее своим слюнявым ртом, шатаясь, девочка его оттолкнула, захотела домой, убежала, а он пошатнулся, махнул рукой и что-то пробормотал вслед

Belive me belive me belive me belive me

Вот девочка и стояла на Троицком мосту. Мост свели в пять часов, и как только девочка перешла его, «… разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились;

И лился на землю дождь»…

И потоки воды уносили пластиковые бутылки, и грязь, бумажки сбивались к краю тротуара, намокали алые полотнища по бокам высокой дощатой сцены, подростки с осоловевшими глазами, сидевшие прямо на краях тротуаров, бросились искать убежища под навесами подворотен, а подворотни все были забраны решетками с кодовыми замками народившейся буржуазии, осколки пивных бутылок дрожали под струями, и девочка пришла домой вся, ну абсолютно вся мокрая.

Кто начинал перемены

I.

Этот день формально до сих пор остается государственным праздником - Днем российского флага, но его уже почти никто не отмечает, только активисты СПС и близких этой партии движений выходят на Новый Арбат. А больше никаких торжеств не происходит.

А тогда казалось, что праздник - на века, и все было впервые. Впервые площадка у Дома Советов РСФСР (сегодня он называется Домом правительства, а вокруг площадки - массивная чугунная ограда, за которую никого не пускает ФСО) называлась площадью Свободной России, впервые (решение о смене флага парламент принял именно в то утро) над Домом Советов развевалось бело-сине-красное полотнище - маленькое, а тридцатью метрами ниже, на фасаде цокольного этажа, был растянут такой же флаг, только гигантский, - тот самый, знаменитый, который утром 19 августа принес к зданию парламента Константин Боровой, по какому-то недоразумению считавшийся тогда живым символом возрождающегося русского капитализма.

Было 22 августа 1991 года.

На крыше цокольного этажа (демократическая версия трибуны Мавзолея) стояли вожди - Борис Ельцин, Руслан Хасбулатов, Гавриил Попов, Иван Силаев, Александр Руцкой. Под ними колыхалось людское море. Такие митинги в тогдашней Москве происходили достаточно часто, но впервые митинг в прямом эфире транслировали по центральным телеканалам. Время от времени на экране возникал титр - «Митинг победителей». Вожди говорили какие-то подобающие случаю вещи, людское море скандировало в ответ «Россия!» и «Ельцин!», а потом вожди скрылись в своих кабинетах (годы спустя Александр Коржаков расскажет в мемуарах, что в этих кабинетах происходило), а людское море, поколыхавшись еще с полчаса, содрало с фасада гигантский флаг и потекло переулками к центру Москвы.

«Это была замечательная толпа», - ностальгически вздыхает мужчина в сандалиях, с которым мы разговариваем, сидя на лавочке в бетонном дворе на юго-западе Москвы; домой к нему нельзя - там гости. Мужчину зовут Михаил Шнейдер - в августе 1991 года он был помощником мэра Москвы и ответственным секретарем (то есть начальником аппарата) «Демократической России» - фигурой совсем не публичной и не слишком влиятельной, но тогда, 22 августа, вышло так, что именно он и его коллега по аппарату Александр Осовцов оказались практически единственными (то есть были еще какие-то видные деятели - Александр Музыкантский, Евгений Савостьянов, московские и российские депутаты, но они растворились где-то в хвосте, а Шнейдер с Осовцовым оказались во главе колонн) нерядовыми деятелями в той толпе. А толпа была замечательная.

«Это была очень адекватная толпа, толпа радостных трезвых людей, которые были счастливы от того, что путч провалился и начинается свободная жизнь», - вспоминает Шнейдер сейчас, а тогда, очевидно, ему было не до размышлений о качественном составе толпы, потому что толпа напирала, и «нужно было выбрать конечную точку, чтобы было понятно, куда идем». Кто-то предложил идти на Красную площадь - и все пошли на Красную площадь. «Я не помню, - говорит Шнейдер, - можно ли тогда на ней было устраивать демонстрации, но это были революционные дни, когда все было можно. И мы ломанулись на Красную площадь».

Что делать на Красной площади, никто не знал, и тогда Шнейдер сказал Осовцову: «Алик, пойдем на Лубянку». Шедшие рядом демонстранты эту идею поддержали, толпа хлынула по Никольской, и уже через минуту Шнейдер пожалел о своем предложении. «Люди рвались брать здание КГБ, а мне шестое чувство подсказывало, что не надо этого делать, - мы жутко боялись провокаций, а гэбэшники вполне могли быть готовы к обороне, и потом действительно выяснилось, что на крышах по периметру площади сидели снайперы, которые начали бы стрелять в толпу, если бы она приблизилась к зданию».

Дальнейшее помнят все - каким-то чудом агрессию толпы (Шнейдер поправляет: «Не агрессию, а положительную энергию») удалось переключить на памятник Феликсу Дзержинскому, демонтаж которого и стал завершением народных гуляний, но при сносе монумента Шнейдер уже не присутствовал - ему, как он говорит, «надо было линять» - на Тверской у Моссовета его уже ждала машина в аэропорт, нужно было лететь в Токио на Всемирный конгресс городов - посланцев мира. Оставил Осовцова на Лубянке, сам побежал на Тверскую. По дороге зашел в ЦК КПСС на Старой площади и, предъявив мандат, объявил, что здание будет опечатано. Через несколько часов коллега Шнейдера по «Демроссии» Владимир Боксер действительно наклеил на двери будущей Администрации Президента Российской Федерации бумажки с моссоветовскими печатями. Революция, что тут еще скажешь.

Вообще- то, Михаил Шнейдер был физиком, работал в ИЗМИРАНе (спрашиваю, кем работал -«Как все, мэнээсом»), но потом закрутилось - митинги на Манежной, выборы в Моссовет. Два раза занимал первое место по округу, но оба раза не было необходимой явки, и депутатом Шнейдер так и не стал - говорит, что не жалеет, нашел себя в аппаратной работе. Под всеми обращениями «Демроссии» - рядом с подписями Ельцина, Попова и Станкевича - его, Шнейдера, подпись. Организовывал митинги («Был у нас митинг на Зубовской площади - так мы треть Садового заняли, люди стояли от парка Горького до Маяковки, представляете?»), проводил заседания («Кто у нас только не был - и Дима Рогозин, и Фима Островский, и Андрей Исаев») - золотое было время.