Допустим - Мария. Я назову ее так - следователь просил поменять имена. Заплаканные глаза на загорелом лице кажутся очень светлыми - и очень голубыми. Аккуратная блузка с отложным воротничком, внятная, логичная речь, попытка выглядеть достойно. Муж привозит ее на зеленом 408-м «Москвиче» со светлыми меховыми сиденьями.

Десять дней назад эта 56-летняя женщина задушила своего 26-летнего зятя. Прыгнула, навалилась и голыми руками задушила, опомнилась - когда у него кровь пошла из ушей; она побежала огородами к соседу и сказала: вызови милицию; руки дрожали так, что не могла набрать 02. «Я убила его, - сказала она удивленно, - я убила его, он там мертвый лежит».

- Мы, знаете, раньше держали коров, все у нас было, - она извиняется за то, что больше не держит коров. - Но сил нет на покос ходить, а покупать корма очень дорого теперь - да еще как обманывают! Плотишь за тридцать центнеров - привозят двадцать шесть, к весне корова без корма…

Смотрю на ее руки - ничего особенного. Маленькие, худые, смуглые, с голубыми венами. Просто руки.

Просто Мария.

В райцентре Саргатское идиллически тихо; под окном гостиницы - лежачий полицейский, лиственницы и деревянная новодельная часовенка с большим замком; библиотекарши возятся в палисаднике, пляжные девушки; ночью случился небольшой пожар - тихо приехали, без воплей погасили. Неожиданный привкус какой-то даже европейскости низкорослому, рыхлому поселку придают велосипеды с белыми корзинами - все на велосипедах, почтенные матроны так ездят на рынок, крутят педали каблуками. Долго мучилась, гадая, что же такое «рак РОДИНА» - большие буквы на панельном кубе, и только подойдя совсем близко, увидела, что «а» в «раке» на самом деле «д» - районный дом культуры. В гостиничном сортире («удобства на этаже», унисекс) вместо туалетной бумаги лежит разодранная книжка - Николай Полевой, «Блаженство безумия», и, судя по полной корзине, молодые МЧС-вцы незадумчиво подтираются Полевым. Они несут казан и мангалы, их ждет микроавтобус, костры и рыбалка на Иртыше, брутальные радости open air; погоды стоят отличные, и юноши, почесывая торсы, добродушно матерятся в небо - просто так, от молодости и полноты жизни.

Помощнику районного прокурора Андрею Светличному, тонкому интеллигентному юноше, в Саргатском тоже нравится: здесь спокойно, не очень далеко от города (так называют Омск), и, что важно, здесь сухие песчаные почвы, а в соседних районах - болота и слякоть, по весне вообще кошмар. Он рассказывает, что в прошлом году было всего одно убийство. В этом же году растет женская преступность. Например, одна женщина побила соседку за то, что та делала ей замечания, а на суде возьми да скажи, что она была в это время в Омске, предавалась культурному досугу в развлекательном центре, и сразу трое человек, омичей, подтвердили ее алиби; теперь лжесвидетели отбывают наказание в виде обязательных работ, подметают улицы; хорошо. А другая женщина отрезала ухо инвалиду-собутыльнику - у него и так нет ноги и пальцев на руке («утонул в сугробе, отморозив руку»), теперь вот не будет уха.

Как ни странно, дело Марии Ш. не взбудоражило поселок, никого особенно не потрясло - в Саргатском, как и по всей России, большинство бытовых преступлений совершаются на почве «этого дела», а что летальный исход - ну так что ж, бывает. Об убиенном плачут его родители и сама Мария - ему бы жить и жить, говорит она, совсем молодой. Она изо всех сил пытается сказать о нем что-то хорошее - «тихий, вежливый», - но выходит плохо, вымученно, и, почувствовав это, она переходит к рассказу о собственном детстве, о том, как ее отец до последнего дня лютым боем бил мать, унижал, глумился, гонял по морозу - и как плакал, когда она умерла, как горько плакал, стыдился и каялся.

Мария по образованию швея, до самой пенсии работала лаборантом в ветлаборатории; муж стоял на бирже несколько месяцев, теперь работает охранником - ему до пенсии совсем ничего. Общий доход на семью, пенсия и зарплата - 5,5 тысяч; из них часть уходит на внука. «Мальчик, который недавно лишился отца», - представила его мне Мария. Очень хорошенький мальчик.

У нее четверо дочерей, а у родителей убиенного Дмитрия - трое сыновей, и так вышло, что все дети, в общем-то, справные, домовитые, семейственные, а вот Катя и Дима - какие получились. Кате 33; первый раз она вышла замуж в 91-м за хорошего местного парня и родила мальчика, совсем больного. Мария говорит, все оттого, что его отец служил на атомной подлодке и участвовал в тушении пожара на «Комсомольске»; диагноз был сложный, Мария не может вспомнить. Мальчик умер в девять месяцев, муж ушел, и врач-гинеколог «прямо в лицо ей сказала: бесплодие у тебя третьей степени, детей больше не будет никогда, ну разве так можно?» - и Катя люто запила. На работах она особенно не удерживалась, да и нраву была грубого, жесткого даже, хотя мужчины, конечно, случались все равно. Мария с мужем натужно работали, растили младших, держали хозяйство, Катя пьянствовала, жизнь шла своим чередом.

Мария совсем не оправдывает дочь - да она и себя-то не очень оправдывает.

И вот, пожалуйста - три года назад «привела в дом мужчину». Ну, какого там мужчину - мальчика, юношу, на семь лет моложе. Деревенское семейство купило домишко напротив, чуть наискосок, - и с новым соседом Катя сошлась сразу, по каким-то соответствиям опознали друг друга, по какому-то несложному равенству маргиналов. Потом Мария узнает, что у него в диагнозе легкая умственная отсталость и 5 классов образования, братьев учили, а он пас коров, все детство деревенское пас коров, ненавидит их, в грязи, под дождем, - и про три судимости, все почему-то условные, две мелких кражи и «хулиганка», наверное, диагноз помог. Неизвестно, чем бы закончилась любовь с соседом, но тут Катя, сияя, сообщила, что она, вот чудеса, всем гинекологам вопреки - беременна!

Счастье, праздник, мир-дружба, честным пирком да за свадебку.

Родился Дениска.

Пастушок Дима деградировал стремительно - словно долг исполнил. Пошел работать в коммунальное управление, ежедневно возвращался навеселе. Катя сказала: «Мама, он точно сопьется, там все пьют» (сама она тогда кормила, особенно не усердствовала). Уволили. Снова устроился. Уволили. Стандартный цикл. И вот началась эта жизнь: и драки, и слезы, и уговоры, и стыд - и две вполне себе работящие семьи, живущие через дорогу, сходились по-родственному и жаловались. «Они говорят: что нам делать с ним, мы не знаем. И мы говорим: что нам делать с ней, мы не знаем. Что же они такие выросли? Но ведь другие-то у нас нормальные. И у нас нормальные. А почему так?»

Хроника молодого семейства - это глаголы, глаголы: напал, избил, разбил, ворвался, душил. Дима относился к тем алкоголикам, которые мужают и расцветают от стакана и идут на разборку с миром, исполненные небывалых сил и энергии. «Жаркой розой глоток алкоголя разворачивается внутри» - и все, застенчивый парень идет крушить окрестность, хотя на окрестность все-таки куража не хватало - глумился над женой и тещей, этого достаточно. Вот Федор, муж Марии, если выпьет, сразу и спать, это дело, это можно жить, а тут? Утром Дима тихий-виноватый, а что, а как, неужели я, нехорошо-то как.

Катя пошла работать на почту, задерживалась в вечернюю смену, он ревновал и скрипел зубами, но встретить ее с работы - и в голову не приходило (а я представляю, как она шла ночью домой по бесконечно длинной Тарской улице). Первый погром с рукоприкладством случился в 2006-м, младенцу было семь месяцев, тогда Дима бил Марию и прижимал палкой к забору, разбил этой же палкой окно, за которыми спал младенец, ловил Катю, они прятались, дрожали, звали на помощь. Но только три раза - когда речь шла о жизни и смерти - через соседей вызывали милицию (в доме нет телефона, и мобильного тоже нет) и писали заяву. Утром - забирали обратно. Три отказных дела так и остались в милиции - избитые, окровавленные тетки не стали давать делу ход, потому что домашний ад - это домашний ад, но сажать парня-то за что, мужа родного (так ведут себя почти все члены семей алкоголиков). Через пару дней Диму отпускали, случался небольшой перерыв, просвет, имело место быть искреннее покаяние, и у них, как опять-таки у всех российских жен, матерей и тещ алкоголиков, вспыхивала робкая надежда, и все ходили на цыпочках, боялись нарушить душевный покой своего драгоценного, боялись спугнуть. Все как у всех, глухая классика. Через несколько дней драгоценный, утомившись безмятежностью, делал глоток - и поднимал кулак.