- Нет, спасибо.

- Точно не хотите?

- Точно.

Через пять минут официантка появляется. Радостная - вся сияет. Ставит передо мной чай и огромную тарелку. В тарелке - невообразимых размеров гора из слоеного теста и яблок. Рядом - шарик шоколадного мороженого, побольше теннисного мячика уж точно. Штрудель посыпан корицей. Шарик щедро вареньем полит.

- За это не надо платить. Комплимент вам от нашего повара. Обратите внимание - варенье из розовых лепестков.

Не съешь - обидятся. Да и невозможно не съесть - вкусноты все это необычайной.

Словом, торговать здесь любят и умеют. Хлебом, как говориться, не корми, а дай поторговать.

И подходят к этому процессу более чем неформально. Не забывая, между делом, основного правила - по поводу того, что покупатель всегда прав, что его надо холить и лелеять, ноги ему мыть и воду пить.

Сижу, опять-таки, в одном кафе. За соседним столом празднуют серебряную свадьбу. Слегка подвыпившая невеста вдруг берет непочатую бутылку шампанского, выходит на середину зала и говорит громким голосом:

- Давайте мы вам всем шампанского нальем, а вы за это с нами потанцуете!

Сделка, однако.

И, разумеется, саратовский торговец еще со времен дореволюционных сам решал, где именно ему осуществлять свою торговлю. Литератор В. Золотарев писал: «Спустившись к Волге, мы подошли к трем баржам, на которых размещалась вся ярмарка. Сначала по мосткам взошли на одну из баржей с щепным товаром - ложками, мисками, салазками, скалками, рубелями, различными игрушками, сделанными из дерева. Мне понравилась игрушка - кузнецы: на двух жердочках помещались два кузнеца с молотами в руках, которые бьют по наковальне в середине, когда ту или другую жердочки тянешь в разные стороны… Бабушка купила мне эту игрушку, а для дома купила несколько деревянных ложек и рубель для катания белья. На другой барже были гончарные изделия, и здесь бабушка купила мне глиняного петушка-свистульку. Обратно мы пошли пешком и долго шли до Верхнего базара; я рассматривал большие дома и все время свистел в своего петушка».

Если торговали даже на судах - то на улице, что называется, сам Бог велел. И более того, похоже, покровительствовал коммерсантам. Во всяком случае, именно церкви были средоточием саратовской торговли с рук. Здешний обитатель Константин Попов писал о том, как выглядел Саратов в начале девятнадцатого века:

«… Собор Казанской Божией Матери… на берегу Волги; тут ежегодно производится в мае месяце ярмарка с продажей фаянсовой и хрустальной посуды, а равно и глиняной и прочих товаров, как-то: холстов, полотна, ниток, мыла, разных пряностей. Товары сплавляются по Волге из верховых губерний на судах (дощаниках) разными промышленниками; ярмарка продолжается почти целый месяц.

Рождества Богородицы, она же Никольская; здесь Пеший базар, корпус лавок, принадлежащих этой церкви, вблизи гостиный двор, где производится другая ярмарка - с 22 октября по 22 ноября, называемая Введенскою.

Вознесенья Господня… Возле этой церкви ныне существует летом распродажа горянского (здесь - скорее всего, астраханского - А. М.) товара, а зимой - привозимой из Астраханской губернии рыбы; в прежние же годы был здесь базар и продавались все припасы…«

Особенно славился Пеший базар: «Вокруг зданий, где помещается духовное училище… и по всей маленькой площади разросся колоссальный торг с сотнями крошечных лавочек, торговых столиков и скамеек. Это знаменитая „Пешка“, пользующаяся шумной репутацией не только среди жителей Саратова, но и между обитателей далеких местностей Поволжья. „Пешку“, или Пеший базар, составляют масса скученных лавочек, в которых сохраняется и предлагается покупателям всякого рода дрянь, поношенное платье, подержанная посуда, истасканные вещи, тот характерный хлам, по которому опытному и внимательному наблюдателю очень легко можно прочитать интересную повесть разорения прежних хозяев».

И, разумеется, главным персонажем коммерческой жизни Саратова был не денди-коммерсант с моноклем и в визитке, а именно она - уличная торговка: «Вот нагруженная с ног до головы всяким старьем, с навьюченными друг на дружку шляпами, кажущаяся от всего этого хлама страшно, безобразно толстою, важно шествует саратовская торговка - тип настолько оригинальный, насколько и любопытный. В трескучие морозы, в сильные жары вечно одна и та же, все так же закутанная, навьюченная, с медленной поступью, с громкою крикливою речью и нередко с нецензурными выражениями. Эту бойкую, огрубелую бабу не проймет ни самая возмутительная по своему цинизму сцена, ни скотоподобный волжский бурлак, какой-нибудь вятич или пермяк. В речи человеческой нет выражений, в поведении нет поступков, которые могли бы смутить саратовскую бабу-торговку: на своем „коммерческом“ веку она видала виды всякие, и при всей неожиданности она найдется и не потеряется. В сущности, торговка эта - королева рынка… Ни пьяный бурлак, ни придирчивый полицейский, ни бойкий покупатель - никто ей, этой даме, не страшен».

И в наше время по всему Саратову стоят наследницы этой торговки. Даже на главной улице, где правила особо строгие, торгуют книгами, солнечными очками, всяческого рода сувенирами, картинками и прочей мелочевкой. Не говоря уж о других районах.

- А вы знаете, что должны запретить уличную торговлю? Что же вы делать-то станете?

- Ой, да о чем вы говорите! Нас уже десять лет как запрещают. То запретят, то вроде разрешат. То гоняют, то вроде перестанут. Мы привыкшие.

Надо сказать, справедливости ради, что основной объект нового властного решения - торговка не очками и не сувенирами, а молоком и мясом неизвестного происхождения и подозрительного химического состава. Однако же можно предположить, что под эту гребенку начнут чесать всех.

И потерпят фиаско.

Быть бедным

I.

Два года назад в историческом центре Санкт-Петербурга появились биллборды: «Стыдно быть Бедным» - так, с прописной буквы, зазывали в новый, очень дорогой магазин. Питерские бедные почему-то не застыдились, а вознегодовали, Пиотровский сказал: «Позор!», и Федеральная антимонопольная служба потребовала биллборды изъять, а заказчику влепила штраф в 400 МРОТ, чтоб неповадно.

На удивление здравая реакция, однако на каждый роток не наденешь намордник. Примерно в то же время я прочитала в одном из федеральных СМИ заметку интеллигентной девушки (специально оговорено: профессорской внучки) о том, как она не любит бедных, потому что в детстве они воровали у нее фломастеры, а нынче просто хамят - от сантехника до учителя - и, главное, бездельничают. Нормальный щебет дурочки, но тон! но апломб! но святая уверенность, что никто не одернет! - так и вышло, никто не возразил. А тут и певица Лолита интервью дала. «Бедным быть стыдно! - говорит. - Любой бедный при желании станет обеспеченным - при наших-то возможностях!» И дала рецепт: «Для этого надо развиваться, идти к цели, как шел Михаил Ломоносов!» Лолита - большой мыслитель и добрая женщина, но кто знает, вдруг в момент речи ей просто стало душно в новом бюстье. Потом как-то всколыхнулись медийные поля, тема новой русской бедности пошла в расход, обсуждали ее так же пылко, как эвтаназию, аборты и смертную казнь, - и точно так же заболтали до самых кишок. Но интонация задержалась.

Масскульт, медиа, реклама вменяют российской бедности новую семантику: из горя-злосчастья шьют вину и преступление.

Тема бедности как порока - относительно свежая: социал-дарвинистская роза привилась к дичку интеллигентского народничества на удивление резво. Уж кажется, любое бедствие представляли расплатой - за советскость, за ужасы тоталитаризма, за экспорт зерновых, за конформизм с сервилизмом, за НИИ с чаепитиями, за кроличью шубу, за астму, за горечь слез, отраву поцелуя, за месть врагов и клевету друзей. Конфликт личной памяти и вмененной идеологической нормы хорошо сформулировал Сергей Гандлевский еще в 1989 году: «Пройдет время, и мы узнаем, что наши лучшие годы, расцвет пяти чувств, беспричинный восторг - не вполне, как бы это сказать, правомочны, обман детского восприятия. Что мы были введены в заблуждение, праздника не было, а были: кровь, ложь, общее оскотинение. Что кому велосипед „Дукс“ и липовые аллеи, кому сладкая горечь предреволюционного артистического быта, а кому - сиротский праздник 1 мая, да и тот, как оказалось, обман. Знание знанием и злость злостью, но что нам делать с любовью, раз она есть? Что делать лирическому поэту со своим главным достоянием - тайной, если она опозорена?» Неизвестно, по-прежнему ли считает Гандлевский, по прошествии без малого двадцати лет, свою тайну «опозоренной», а восторги детства «неправомочными», да и не так это важно, - но в контексте переоценки феномен бедности прямо-таки напрашивается в один логический ряд с Первомаем и оскотинением. Вот хороший человек, рассказывая про безнадежное алтайское село, где наличность только у пенсионеров, про девочку, полгода копившую гривенники на конверт, чтобы попросить у Деда Мороза шоколадную медальку, - объясняет на голубом глазу: сами виноваты, такую выбрали себе районную власть, «совковую», неперестроившуюся. «Но при совке так не жили!» - «Жили-жили. Просто занимались лакировкой действительности».