– Так и быть, одолжу тебе свой парадный костюм, – насмешливо говорил Барнабе. – Удивлюсь, если кто-то тебя отыщет среди складок этого плаща. Что до твоих башмаков, то грязи на них вполне достаточно, чтобы не разглядеть, какого они цвета.

Молодой человек не без брезгливости накинул на себя плащ, зазвеневший ракушками, и капюшон, который оказался сродни шапке-невидимке.

– Славный паломник! – засмеялся Барнабе, но тут же переменил тон. – А теперь в путь! Не отставайте, я гашу фонарь.

Он встал во главе маленького отряда, крепко сжав своей огромной лапищей крохотную ручку Катрин. Они пересекли площадь. Там и тут загорались дрожащие огоньки, сообщая о жизни, затеплившейся в опасном квартале. Смутные тени скользили меж отсыревших стен. Барнабе уверенно свернул в проулок, точь-в-точь такой же, как предыдущие. Все дороги в королевстве нищих были похожи одна на другую, и, может быть, не случайно: пусть стража заплутается, собьется с ног, не добьется толку. Улица нырнула в сводчатый проход, запетляла вдоль зловонного ручейка. Все чаще беглецам попадались смутно различимые в потемках причудливые фигуры. Барнабе обменивался с ними порой непонятными, загадочными словами, не иначе – паролем короля нищих, данным на эту ночь. Домой в грязные норы возвращались мнимые больные, мнимые калеки, настоящие нищие, настоящие воры. Вот впереди зачернели развалины крепости Филиппа II Августа с сохранившимися еще кое-где остатками сторожевых башен. Барнабе остановился.

– Теперь осторожность и осторожность. Королевство нищих кончилось. Хватит у вас силенок нестись во весь дух?

Ландри и Мишель в один голос ответили, что хватит, но Катрин еле-еле плелась, ухватившись за Барнабе, глаза у нее слипались, руки-ноги были как ватные, от усталости она чуть не плакала.

– Она не сможет бежать, – сочувственно сказал Мишель. – Я понесу ее, она, я думаю, не тяжелая.

И он поднял девочку на руки.

– Обними меня за шею и держись покрепче, – сказал он, улыбаясь.

Со счастливой улыбкой девочка склонила голову ему на плечо и обняла за шею. Несказанная радость, чудесный покой вытеснили усталость. Так близко было его благородное ясное лицо, так тепло и душисто пахла кожа. Даже душный противный запах плаща, в который его завернули, не мог заглушить исходящий от него упоительный запах чистоты. Ни от кого из знакомых Катрин не пахло так чудесно. Ландри презирал мыло, предпочитая благоухать терпкими запахами естества. От Кабоша пахло кровью и потом, от Кошона – книжной пылью, от толстухи Марион, служанки Легуа, – стряпней и дымом, от Лоизы – воском и святой водой. Даже папа и мама не пахли так прекрасно, как Мишель.

Но ведь он пришел из другого мира, недоступного, неведомого, где все так красиво, воздушно, необыкновенно. Волшебного мира, о котором так часто грезила маленькая Катрин, любуясь сияющими шелком носилками, восхищаясь придворными дамами в мерцающей парче и драгоценных украшениях.

Под быстрыми ногами троицы беглецов стремительно сменялись мостовые улиц и площадей. Никого не удивлял их торопливый бег: весь город лихорадило от беспокойного возбуждения. И лихорадка с каждым часом нарастала. Вести об осажденной бунтовщиками Бастилии, взятом приступом королевском замке Сен-Поль, захваченных в плен соратниках дофина полнили сердца восторгом и тревогой; народ собирался толпами, пел и плясал на площадях. Никому не было дела до бегущей со всех ног куда-то компании: каждый нашел себе компанию, все куда-то бежали. Но все изменилось, стоило беглецам обогнуть улицей Пьер-рыболов замок Шатле и выйти к мосту Менял. В неровном свете факелов, укрепленных на стене Шатле, они увидели поблескивающие кирасы двух лучников, поставленных охранять вход на мост. Один из них натягивал тяжелую цепь, отделяя на ночь остров Ситэ от остального Парижа. Беглецам и в голову не приходило, что на мосту в эту ночь могут поставить охрану. На солдатах были плащи парижского прево, но душой и телом были они с бунтовщиками.

Мишель спустил Катрин на землю и взглянул на Барнабе и Ландри. Барнабе сморщился.

– Ничем не могу помочь, дети мои. Впереди я вижу людей, с которыми предпочитаю никаких дел не иметь. Без меня вы разберетесь с «железяками» куда скорее. Из предосторожности удаляюсь. Мой парадный костюм береги пуще глаза, – напомнил он Мишелю, скорчив забавную гримасу.

Беглецы остановились за контрфорсом церкви Сен-Лефруа, что начинала ряд домов, выстроившихся на мосту Менял. Затянутое облаками небо было в странных алых отсветах: вдалеке на ветру полыхали костры или пожары. Низкие черные тучи постепенно обкладывали небо. Пошел дождь. Барнабе, встряхнувшись, потянулся, будто большелапый костлявый пес.

– Пусть льет на здоровье. Мне пора. Доброй вам ночи, дети мои, и на всех троих желаю удачи!

Прежде чем кто-либо из троицы успел ему ответить, он уже исчез, бесшумно слившись с потемками, словно призрак, и непонятно было: где, в какой стороне он растворился?.. Катрин присела на камень, дожидаясь, что решат мальчики. Мишель заговорил первым:

– Вы уже натерпелись опасностей выше головы. Возвращайтесь спокойно домой. Сена рядом, я спущусь, найду лодку. Все будет в порядке, я уверен.

Ландри прервал его:

– Уверяю вас, не все. Сейчас еще слишком рано, и потом, нужно знать, где берут лодки без спросу.

– Можно подумать, вы знаете.

– Разумеется. Я очень хорошо знаю и берег реки, и реку, недаром торчал тут целыми днями. Сейчас еще столько народу, что вы и до берега не доберетесь.

И словно бы в подтверждение его слов, за Шатле послышались голоса, а на берегу замелькали факелы, приближаясь к мосту. Секунду спустя знакомый громовой голос заглушил нестройный гул толпы, заставив себя слушать, но слов отсюда разобрать было невозможно.

– Кабош! – прошептала Катрин. – Подогревает страсти. Если повернет сюда и увидит нас, мы пропали.

Мишель де Монсальви заколебался. По сравнению с громыхающим угрозой голосом, с его злобной возбуждающей силой, тихий мост, охраняемый всего-навсего двумя лучниками, показался ему прибежищем покоя. На мосту светилось всего два-три окна, то ли потому, что хозяева вместе с очумелыми горожанами все еще носились по городу, то ли потому, что, смертельно перепуганные, они давным-давно улеглись в кровать. Ландри схватил Мишеля за руку.

– Не будем терять времени. Пошли! Рискнем, у вас нет другого выхода! Положитесь на меня, я найду, что сказать солдатам. Вы сами ни слова. Стоит вам открыть рот, как сразу видно, какого вы высокого полета птица!

И впрямь, другого выхода не было. Возле Шатле собралась большая толпа. На берегу тоже собралось порядочно народу. С сожалением поглядев на черную воду реки, Мишель подчинился. Все трое, не сговариваясь, перекрестились. Мишель взял Катрин за руку, опустил капюшон до подбородка и двинулся вслед за Ландри, который без малейшего смущения подходил к солдатам.

– Ландри будет разговаривать, а я молиться Деве Марии. Она услышит меня, – шепнула Катрин.

За то время, что их спутницей была смертельная опасность, в Катрин что-то переменилось. Ничто, кроме спасения Мишеля, не интересовало ее.

Они подошли к цепям моста. Тучи, что вот уже час выдавливали по капле, наконец расщедрились: дождь полил стеной, пыль мгновенно превратилась в грязь, стражники побежали со всех ног под крышу ближайшего из домов.

– Эй вы там! – закричал Ландри. – Мы хотим пройти!

Один из стражников, разозленный необходимостью принимать ледяной душ, направился к ним навстречу.

– Кто такие? Куда идете?

– Домой. Мы живем на мосту. Я – Ландри Пигасс, а это дочка мэтра Легуа, золотых дел мастера. Пошевеливайтесь, чтобы нам пройти побыстрее, а то, кроме дождя, нам грозит еще и трепка за позднее возвращение.

– А третий кто? – спросил стражник, показывая на Мишеля, который стоял неподвижно, спрятав руки в рукава и смиренно опустив голову.

Ландри не колебался ни секунды, ответ у него уже был готов.

– Мой кузен Перине Пигасс, приехал из Галиции помолиться за свою бедную душу святому Жаку, вот веду его к нам домой.